– Он вообще никогда не говорил вам, что хочет быть МЧСником?

– Говорил, кажется, еще в школе. Но мы не относились к этому серьезно: разве это профессия? К тому же он ведь не предпринимал никаких практических шагов в этом направлении…

– Да? А инициация во взрослой группе полубродяг в четырнадцать? А занятия в спортзале? А диггеры и руферы, когда бросил институт? Это в нем было всегда, и он со старшей школы искал путь, чтобы вывести все это в социально приемлемую плоскость. Найдет ли теперь – бог весть…

– Я могу ему помочь? – Мария скомкала в кулаке второй использованный платок, смотрела решительно.

– Ну разумеется, можете! – я пожала плечами. – Кто же, если не вы?

– Как?

– Ну, для начала остановите семейную кампанию по запихиванию Леши обратно в институт и просто расскажите ему всё то, что только что рассказали мне.

– Типа покаяния?

– Типа объяснения того, что происходило и происходит с вами. В ответ вы, скорее всего, тоже услышите что-нибудь честное. От честной, даже однократной коммуникации всегда можно оттолкнуться.

* * *

Мария пришла через два дня.

– Он сказал, что пока хочет в армию, где все по распорядку. Это ведь от трусости, чтобы не решать? Тоже социальный функционал?

– Он же ваш сын.

– Так что же, я должна его отпустить?

– Думайте.

– Да, конечно. Я легко могу к этому присоединиться. Я же только что для своего спокойствия хотела запихнуть его хоть в какой-нибудь институт.

– Отлично, присоединяйтесь.

– Он сказал, что ему в седьмом классе снилось, как он, уже взрослый, спасает людей то ли на пожаре, то ли при землетрясении. По его словам, мы ему тогда (когда он нам рассказал свой сон) заявили с апломбом: «Ты сначала двойку по математике исправь, спасатель. Твое дело сейчас – учиться». А присоединиться – это было дать ему «Над пропастью во ржи», да?

– Не знаю, я сама почему-то не люблю эту книжку.

– А мне нравится, но я ее уже взрослой прочла.

* * *

Для любителей хороших концов: высокий и хорошо подготовленный физически Алексей благополучно отслужил в ВДВ и по направлению из армии поступил в училище МЧС. Мария встретила меня на улице и рассказала об этом.

Но хорошие концы в таких случаях бывают далеко не всегда; увы, я неоднократно видела и иное… Чем дольше ребенок, подросток, молодой человек остается «в поле» тех, кто решает за него, тем сложнее ему потом выбраться из-под всего этого и обнаружить, а потом и отстоять себя.

Я тогда только начинала работать и с плохо скрываемой опаской относилась к каждому приходящему в мой кабинет клиенту. А вдруг я не смогу его «разговорить»? А вдруг я совсем не разберусь в том, что с ним происходит? А вдруг все методики, которыми я владею, окажутся бесполезными? И главное: смогу ли я ему (им) помочь, или он (они) так и уйдет разочарованным во мне в частности, а зачастую и в психологии в общем (в те годы психологическая грамотность населения подведомственной мне территории асимптотически стремилась к нулю, и зачастую я была первым психологом, которого эти люди видели в своей жизни)?

– Здравствуйте, – в тот раз на прием ко мне пришла вся семья: папа, мама и ребенок, мальчик лет четырех-пяти.

И это мне сразу понравилось. В то время такое было редкостью, обычно приходили мамы с детьми или девочки-подростки, самостоятельно, просто «поговорить» (здесь надо помнить, что множества сериалов, ток-шоу, персональных компьютеров и инета в обиходе тогда еще не было).

– Понимаете, у нас тут такое дело… – заговорил папа. – Может, это и не к вам совсем, но мы как-то всё смекнуть не могли, с кем нам про сына посоветоваться…

– Садитесь и рассказывайте, – дружелюбно улыбнулась я. – Сейчас во всем разберемся. – Они сами стесняются, это очевидно. Так что уж я-то наверняка должна демонстрировать уверенность. – А ты иди пока, поиграй. Видишь, вон там в углу – кубики, пирамидки, машинки. Их все можно брать.

Ребенок посмотрел на меня с удивлением, но ничего не сказал и остался на месте. Может быть, у него задержка развития речи?

– Он у нас это… как бы это сказать… ну, Филиппок, в общем, помните? – мужчина взглянул на меня с надеждой.

Я вспомнила рассказ Льва Толстого про крестьянского мальчика, который сам пошел в школу, но сказать ничего не успела.

– Я Толстого не люблю, – сказал мальчик. – У него рассказы скучные. Мне больше Некрасов нравится. «Мороз-воевода» – мое любимое. Хотите, прочитаю?

– Эдик, не надо! – быстро сказала мама и, извиняясь, улыбнулась мне. – Ему действительно нравится Некрасов, и он знает наизусть практически всю поэму. И еще много всего. И очень любит декламировать. Если начнет, его потом будет не остановить – обижается.

– Ага, – кивнула я, чтобы хоть как-то отреагировать. С развитием у Эдика явно все было в порядке. Даже слишком. Но с чем же они ко мне пришли?

– Мы инженеры, – сказал отец. – И не разбираемся в педагогике. Мы думали, он будет играть в машинки, в солдатиков, потом с мальчишками во дворе, потом в школу пойдет…

– Я, наверное, хотел бы в школу, – доверительно сообщил мне Эдик. – Но туда, представляете, глупость какая – только с семи лет берут!

– Он умеет читать, считать, писать, – сказала мать. – Пишет печатными буквами, письменные ему пока не очень даются. Почти не играет и не играл никогда. Разговаривать любит со взрослыми. Все время требует новых книжек, в основном познавательных. Составляет свои энциклопедии в толстых тетрадках, с картинками. Там какие-то реальные и выдуманные сведения, люди, животные – вперемешку. Мы просто не знаем, как к этому относиться. Это вообще норма или как? – И вдруг, совершенно для меня неожиданно: – Витя, заткни ему уши!

Прежде чем я успела отреагировать, папа сноровисто и явно привычно взял головку сына в свои большие ладони. Эдик не пытался вырваться и очень внимательно наблюдал за материнской артикуляцией. «Вполне возможно, что читает по губам, – подумала я, – дети в этом талантливы, а случай для него явно не первый».

– У матери мужа – шизофрения, – быстро сказала женщина. – Она жива, периодически лежит в больнице, принимает лекарства, живет с Витиной старшей сестрой. Витю с сестрой в основном воспитывали отец и бабушка. Мы слышали, что это бывает наследственным, поэтому очень волнуемся. Извините нас за эту сценку, но нам совсем не хочется, чтобы Эдик знал и сейчас же взялся за изучение психиатрии, хотя вообще-то медицинский педиатрический справочник (я им пользовалась, когда он был младенцем и болел) – уже его любимая книжка… Витя, я все сказала, отпускай его!

Отпущенный Эдик не сделал ни шага и продолжал с интересом прислушиваться к нашему разговору.

– В общем, так: чего нам с ним теперь делать-то, чтобы не навредить? – Витя взял быка за рога.