Мы заворачиваем за угол и катим по Главной улице пустынного городка. Тут я вспоминаю основную достопримечательность Холбрука, и это не динозавры. Вскоре показалась и неоновая вывеска, зеленое пламя на фоне уходящего в пустыню горизонта:

Позади знака и офисного здания проступает светящийся полумесяц ярко-белых вигвамов, каждый с розовой оторочкой, наверху единственный, пронзительно-яркий фонарь.

– Джон. Помнишь, мы останавливались тут, когда в первый раз ездили в Диснейленд?

– Мы никогда тут не останавливались, – говорит Джон.

– Останавливались. Внутри они тесные, но вполне удобные. Дети были в восторге.

Не остановиться ли тут, завершить день, переночевать вновь в одном из этих бетонных сооружений в память о былых временах? Но мы уже большой кусок Аризоны проехали, идем в отличном темпе, не стоит прерываться. К тому же мне припомнились слайды, сделанные внутри вигвама, – хлипкая деревянная мебель, в ванной не повернуться. Все крошечное. С тем же успехом и в трейлере можно поспать.

Проехав чуть дальше, заворачиваем на заправку, расплачиваемся с автоматом карточкой, заглядываем в туалет, не встретив ни одной живой души.

Еще десяток миль в бархатной тьме. Недолго едем по 66-му, минуем то место, где гигантский кролик несет караул на парковке. Мурашки по коже. Динозавры гораздо приветливее.

Дальше по автостраде 40. Поблизости от Уинслоу дорогу нам перебегает кукушка-подорожник. Я помню этих птичек по давнишним поездкам, но обычно они двигаются быстрее. Эту Джон даже заметить не успел, она неожиданно впорхнула в свет наших фар, да и я увидела только на миг. Когда мы сшибли это несчастное существо, и звука-то особого не было. Тихий “шмяк”, словно пакет из-под молока раздавили.

– Что это было? – спрашивает Джон.

– Кажется, мы птицу сбили. – Голос дрожит. – Подорожника.

– Кого-кого?

– Подорожника. Помнишь, Вайл И. Койот[13] охотился за такими?

Мне жаль эту кроху. Все произошло так быстро, я и пискнуть не успела. Плохое предзнаменование, так мне кажется. Я вдруг чувствую себя как тот моряк, которому привязали на шею убитого им альбатроса. Лучше подумать о чем-то другом.

Острая составляющая моего дискомфорта на время отступает, и я уже не так панически рвусь в Диснейленд. Сверившись с путеводителем, убеждаюсь, что до конца шоссе шестьсот миль и еще пятьдесят до Анахайма. Идиотская затея – пытаться преодолеть их за одни сутки.

Уже 22.30. Джон зевает и потирает лицо.

– Джон, хочешь пепси? – предлагаю я. – Где-то у нас есть.

Он качает головой:

– Пить не хочется.

Джон способен литрами потреблять чай, кофе и газировку день напролет, но посреди пустыни его вдруг не томит жажда.

– Джон, остановимся на ночь?

Он не отвечает.

– Ты хочешь еще немного проехать?

– Ага.

– Давай заедем во Флагстафф, поедим? – Я не уверена, будет ли что-то открыто так поздно, однако попробовать стоит.

Мы поспели в “Вендис” как раз перед закрытием. Голос женщины в окошечке стал первым, который мы услышали в тот день, кроме наших собственных. Мы сидим на парковке и смотрим, как по мере того, как выключаются сначала рекламные вывески, а потом и освещение внутри ресторана, отчетливее проступают небо и горы. Луна и фонарь поблизости дают как раз достаточно света, чтобы мы видели лица друг друга, сидя внутри трейлера.

Джон усердно жует гамбургер. Я с силой тяну через соломинку свой “Фрости”, да ничего не высасывается. Мир за ветровым стеклом кажется мне сегодня чужой планетой. В столь поздний час я не ездила уже много лет, тем более по незнакомой местности. Такие вещи с возрастом начинают пугать. Слишком хорошо понимаешь все смыслы, сопутствующие ночи. Стараешься ее избежать, как-то обойти, не впустить в свой дом. Усталое, но хитрое тело советует засиживаться допоздна, спать поменьше, оставлять свет, не пользоваться спальней – если уж не можешь без сна, спи в кресле, спи у стола. Все подчинено задаче укрыться от ночи. Поэтому я ожидала, что испугаюсь, оказавшись тут в темноте, но, видимо, наконец миновала эту стадию.

Покончив с сырным гамбургером, Джон слегка откашливается. Слизывает с пальцев кетчуп, косится на мой бургер, который так и лежит на приборной доске, пару раз всего куснула.

– Вперед, – поощряю я.

Джон впивается в бургер. Я снимаю крышку с молочного коктейля и зачерпываю сверху мороженое. Оно охлаждает пересохшую глотку и успокаивает желудок.

Изредка мимо проносится автомобиль.

Джон перестает жевать. Откладывает в сторону мой гамбургер, вытирает салфеткой губы, опускает руку мне на бедро.

– Привет, любовь моя, – говорит он, совершенно позабыв все, что было раньше. Он знает, кто я. Знает, что я – единственная, кого он любит, кого всегда любил. Ни болезнь, ни люди не могут этого отнять у нас.

Холл “Рэдиссон” во Флагстафе великолепен. Уж не было ли у них недавно ремонта, думаю я, приближаясь к стойке портье. Сегодня я обкатываю “Ю-Гоу”, мои новенькие ходунки. У них имеется ручной тормоз, корзинка для сумочки и сиденье на случай, если мне понадобится отдохнуть, и все это “красное, как леденец” (это Кевин так выразился). Дошло до того, что мне понадобилась более надежная опора, лишь бы удержаться на ногах. Падать мне больше ни в коем случае нельзя.

– Какие у вас номера? Что получше? – спрашиваю я портье. Не в моем характере. Обычно я спрашиваю: “Что у вас подешевле?”

Портье, мексиканец с залысинами и клочком бороды размером с почтовую марку, отрывается от книги и скорбно глядит на меня. Судя по табличке с именем, его зовут Джейми.

– Есть стандартный номер на двоих, для некурящих, и люкс, тоже для некурящих, – отвечает он с акцентом, придающим его словам приятную, на мой слух, округлость.

– Мы займем люкс. – Надоело мне экономить.

– Сто двадцать пять за ночь плюс налог, – говорит он.

Я чуть не роняю ходунки.

– Господи, я же не приобретаю мотель в собственность. Я хочу провести здесь всего одну ночь.

Джейми пожимает плечами.

– Извините. – Я протягиваю ему карточку. Сегодня и в ближайшие дни эта карточка у меня поработает, так я решила. Но нужно еще привыкнуть к мотовству. В жизни столько не платила за номер в гостинице.

Он сует карточку в аппарат, и повисает долгое неловкое молчание.

– Извините, – повторяю я. – Как правильно произносится ваше имя?

Мгновение он меряет меня взглядом, затем говорит: