морщинам. Стал Коленька отца домой звать, а тот — ни в какую! Молчит, ничего не объясняет, но упирается, словно не домой его зовут, а на казнь лютую. Сын ничего понять не может (Люська-то, стерва, ему, видать, свою сказочку рассказала про уход отца!), плачет, уговаривает, тянет отца за рукав.… А потом, случайно, Коленька проговорился, что Люська-то с Оленькой на море уехали, отдохнуть на остаток денег от кочегуровского дома, и, что не будет их недели две…

И усталость деда взяла своё. Захотелось и поесть нормально, и поспать в настоящей постели. Словом, слабинку дал Макарыч — согласился. А уж Коленька обрадовался…

Долго ли, коротко ли — пришли, сын старика отмыл, причесал, переодел, за стол усадил, разговор начался. А какой разговор между мужиками без бутылки? Ясное дело — выпили. Коленька-то ничего, по-скромному, а вот Архип Макарыч — то ли с голодухи, то ли с нервного напрягу… — словом, перебрал по водочному употреблению. А уж как перебрал по разговору…

Когда утром он открыл глаза — жить не хотелось: и по состоянию организма, и, потому что вспомнил, как сыну всю правду о его жене вчерась по пьяни всё же сказал. Пошёл к Коленьке. Тот за компьютером сидит, чего-то шебуршит тама. Увидел отца, глаза потупил и хмуро так сказал: «Что, бать, хреново?» А Архип Макарыч видит, что хреново-то — Коленьке: от того, что вчера узнал. И страсть как ему захотелось из этого дома уйти, чтобы не видеть, как погано жизнь повернулась у всех из-за этой стервы-Люськи, да от его признания. «Налей рюмашку, — говорит он сыну. — Дай опохмелку старику, да я пойду! И не держи меня!» А Коленька ему: «Нету, бать, опохмелки! Вчерась всё выпили! Но есть кой-чего получше. Сейчас выпьешь «живой воды», а опосля поговорим!»

Вот и выпил дед водички. И, как ему потом сказали, враз помер.

Глава четвёртая

1

В это утро Пахан, после долгих размышлений, наконец, решился.

Конечно, понятия «утро», «день», «вечер» для тех, кто уже порядочно времени пробыл в Бестерленде, потеряли свой «земной» смысл: утром никто не просыпался, а ночью никто не спал — надобности не было. Но, по старой земной привычке, все дела завершали к вечеру и продолжали утром. Так что старая пословица «утро вечера мудренее» до сих пор была в ходу если не во всём Бестерленде, то, по крайней мере, в бывшем Восточном Форпосте.

И вот этим утром-то Пахан понял, что ждать тут более нечего…

Уже несколько суток не было «новичков». Обычно два-три, а то и пять-шесть «пришельцев» в день пополняли его общину. А в последние дни — никого. Люди, похоже, перестали поступать в эту чёртову страну. Чтобы проверить свои предположения, Пахан послал к Шамилю гонца с приказом немедленно снять засаду у реки и прочесать все окрестности на предмет поиска новичков. И вот, этой ночью Шамиль вернулся. И никого не привёл. Ни одного нового человека! Пахан понял: там, на севере, на таинственной «Базе», как называл её Старик, что-то предприняли. А если предприняли это, то предпримут и ещё что-нибудь. И это «что-нибудь» может сильно испортить жизнь и Пахану и обитателям его общины. И это очень плохо. А как этого избежать он, Пахан, не знает. Он знает только одно: слабого бей, с сильным — договаривайся и дружи, пока он не ослабеет. И только потом — бей! Этот нехитрый закон срабатывал всегда, нужно было только правильно оценить силу врага. А как оценить силу того, кого не знаешь?

Значит… надо узнать того, кто «рулит» там, «кому не спится в ночь глухую» на этой чертовой Базе? Какой хер там жмёт на клавиши и кнопки и меняет здесь всё по своей прихоти? Очкарик — профессор или обкурившийся хиппи, осьминог-мутант или железный робот? От кого зависят жизнь и покой Пахана? И, вообще, почему это должно от кого-то зависеть? Надо узнать! Это обязательно надо узнать — кто главный в этом квартале! Бить или договариваться? Договариваться или бить?

Вот что, понял Пахан: надо дойти до Базы и всё увидеть. Самому. И на месте решить.

Вошёл Шамиль.

— Ты вызвал мэня? Зачэм? Мы бы взали Старыка, точна взали бы…

— Успокойся, Шамиль, надо было так! Проходи, садись.

— Спасыба! — чечен развалился на роскошном диване, да так «по-хозяйски», что Пахана покоробило. Но он и виду не подал. Отношения с этим чеченцем сейчас портить не след. «Позже рассчитаемся, когда время придёт» — решил Касьянов, а вслух спросил:

— Что-то ты, Шамилька, не привёл никого в этот раз? Али нюх потерял?

— Нэ встэтил никого. Вот и нэ привёль. — угрюмо отвечал чеченец.

— И у нас тут никто не объявился. Что думаешь по этому поводу? — Касьянов внимательно смотрел на кавказца, но тот пока оставался невозмутим.

— Думаю — нэт новых людэй в нашем районэ.

— А в других районах есть, как думаешь?

— Нэ знаю. Нэ биль. Куда клонишь, Пахан, прямо гавары! — Шамиль не нервничал, он даже позы не переменил, просто такой тон и такой характер разговора ему не нравились.

— Куда клоню…? Да туда, Шамилька, что надо нам ситуацию изучить, да выяснить, куда люди деваются: те, которые приходят. Ну…, если приходят вообще!

— Мнэ идти? — просто спросил чеченец.

— Думаю, и тебе, и мне, и всем работы хватит. Надо всем идти. — Касьянов вдруг переменил тон с игривого на строгий, даже как-то обречённо сказал это «надо всем идти». Шамиля как подбросило.

— Как — всэм? Зачэм всэм?

— А затем, чеченская твоя башка, что мы сюда не вернёмся больше! — эти слова Касьянов произнёс зло, утрированно зло, «с нажимом». И кавказец понял.

— Базу идём воэвать? Базу, да?

Касьянов помолчал, походил по комнате, потом ещё раз взглянул в глаза Шамиля и выдохнул:

— Да. Базу. Собирай людей. Всех.

2

Они вышли не на рассвете, как принято у путешественников и военных, и не в ночь, подобно шпионам и дезертирам. Просто собрались и пошли вперёд, даже не дождавшись полудня. А чего здесь часы считать, в этой треклятой Бестерляндии: день, ночь — всё едино. Зато всё гораздо проще, чем на земле: раньше вышел — раньше дошёл: ведь ни перекуров, ни привалов, ни обедов. Люди, как роботы, идут и идут, не останавливаясь и не уставая. «Энерджайзеры», блин! Не армия — мечта полководца!

Выйдя с территории общины, они разделились на две группы. В каждой был свой вожак, вооружённая команда и «наполнитель» из гражданских. Первую группу — по подножиям холмов вёл Шамиль, а вторую —