– А как я найду вас, если рации будут выключены? – Хайдрун задала резонный вопрос и в привычной манере откинула назад свои рыжие длинные волнистые волосы. Эта ее изящность и любовь к красоте никак не шли нынешней ситуации. Они вообще были неуместны в мире, где мы вымираем.

– Предлагаю связываться каждые десять минут. Сверим часы.

Я взглянула на свой планшет.

– Итак, на моих двенадцать минут и сорок секунд. Выставите по…

– У нас нет часов, – Куки перебила меня.

Я взглянула на ребят: Хайдрун плела себе мини-косичку из пары рыжих локонов, Малик с любопытством разглядывал снегиря на ветке, а Свен ковырялся в носу и зевал. Уровень моего психотермометра продолжал медленно расти вверх. Как я скучаю по моей базе, где все было расписано пошагово, девайсы работали, как секундомер на бомбе, а солдаты мне в рот смотрели и ждали приказа, как божье откровение. Я глубоко вдохнула, борясь с напряжением. У меня больше нет отряда, у меня есть группа детей из детского сада. Они не знают, что такое дисциплина, субординация и вообще сидят сейчас на горшках с глупыми выражениями лиц и срут, пока я объясняю им теорию эволюции.

– Тогда считайте! – произнесла я сквозь зубы.

– Десять минут? Как ты себе это представляешь? Я не знаю длительность секунд. Раз, два, три или раз Миссисипи, два Миссипи, три Миссисипи? – спросила Божена с напускным раздражением.

– Я думаю, надо с Миссисипи! – ответила Куки.

– Но скорость счета у всех разная! – возразил Малик, оторвавшись наконец от толстой птички с красной грудкой.

– Это неважно. Все равно будем где-то рядом во времени, – вставила Хайдрун.

– Давай лучше будем кричать «Рация!», когда нам надо что сказать? – вставил Свен, вытащив палец из носа.

– Точно! Здесь же отличное эхо из-за склонов! Да и расстояния небольшие! Услышим! – подхватила Куки.

– Рация! – закричала Божена.

– Рация! – подхватила Хайдрун.

– Рация! – остальные тоже пробовали силу своих голосовых связок.

Эхо разносило крики по лесам, наверное, их услышали зараженные даже в пяти километрах отсюда. А я застыла на месте и наблюдала за тем, как мой импровизированный боевой, или скорее поисковый, отряд сам себе отдавал приказ, выполнял его, оценивал результат и принимал решение, а мое командирское слово вообще ни во что не ставил! Меня тут будто и не было вовсе!

– Вот и отлично! Если найдем что-нибудь интересное, крикнем! – заключила Хайдрун.

– Да! Отлично!

– Пойдемте!

Я стояла посреди площади, пока мои «солдаты» разбредались по сторонам, даже не дождавшись от меня разрешения начать поиски. Перчинка сочувствующе похлопала меня по плечу и отправилась за остальными. Моя командирская жизнь больше никогда не будет прежней.

Погода стояла ясная, солнечная. Я люблю такие зимние дни, когда мороз щиплет нос по-доброму. В лесах вокруг стоял неугомонный щебет птиц. Им было наплевать на трагедию вымирающего вида. Как и нам в свое время было наплевать на вымирание черного носорога, голубого ара, квагги, тигров, гризли и тысяч других животных, ставших жертвами антропогенного фактора – расселения людей по земле.

Красные пузатые тушки снегирей с любопытством изучали нас, как и мы их. Интересно, наблюдали ли они кровавую резню, что произошла здесь четыре дня назад?

Меня невольно уносит назад во времени в тот день, который я никогда не забуду. Я никогда не переживала ничего подобного. Столь массовое нашествие зараженных впишется в историю, если она продлится, конечно. Я не перестаю винить себя в том, что все эти тела вокруг, накрытые толстым слоем снега – моя вина. Мы нашли эту деревню и привели сюда чуму. Как бы я хотела вернуться назад и не преследовать те две красные точки на тепловизоре, которые впоследствии превратились в Маришку и Каришку. Мы бы не нашли деревню, зараженные не выследили бы нас, и я бы не чувствовала этого скребущегося раскаяния в груди.

Я шла вдоль той же улицы между домами, где вместе с солдатами пыталась оторваться от зараженных. Странное чувство. Я вернулась в прошлое, оно казалось таким далеким и в тоже время близким, ведь все это произошло всего несколько дней назад. Лекция Кейна протащила меня сквозь сорок прошедших лет, в течение которых мы вели безуспешную борьбу с вирусом, и принесла в сегодняшний день, когда я даю шанс его теории о спасении человечества. Я переродилась, очнулась от кошмара длиною в жизнь и обрела новое дыхание. Предыдущая жизнь – жизнь до укуса – для меня, как далекий сон, в котором я все делала неправильно.

Я всю ночь не сомкнула глаз, пытаясь найти в плане Кейна огрехи. Их было такое множество, что можно книгу написать. Не знаю, что заставляет меня верить ему. Может быть, надежда? Я ее давно потеряла. На Желяве я жила каждый день просто ради того, чтобы жить. Бесцельное существование в ожидании того дня, когда мы все спасемся, при этом не делая ничего ради этого спасения. А ведь они там на Желяве все так до сих пор и живут. Каждый нашел себе занятие и, как говорится, работу работает, предпочитая взвалить реальное решение проблемы на абстрактные плечи каких-то гениев, ученых, солдат, которые скоро, очень скоро победят там на поверхности, и мы все начнем лучше жить. Такое вот глобальное самоодурачивание, которое медленно убивает нас. Никто не хочет вступать в реальный бой, никто не хочет брать на себя ответственность за судьбы людей. И этот побег от проблемы скоро окончит жизнь человеческого рода, как это и произошло во времена до Вспышки.

Репортажи, документальные фильмы, социальные видеоролики, бесконечные митинги и протесты – люди только и делали, что говорили об опасностях глобального потепления, но в то же время никто ничего решительного не делал. Политиканы боялись потерять очки популярности и предпочитали оттягивать момент принуждения населения прекратить вести тот чересчур расточительный и экологически несообразный стиль жизни, в которому они привыкли. Правительство боялось роста недовольства, ведь никому не нравятся запреты, тут же вспоминаются конституции, конвенции о свободах, которыми люди отстаивали свое право жить так, как им хочется, есть то, что им хочется, жить с тем, с кем им хочется. Слепо веря в то, что эти права – основа демократии, они тормозили процесс экологической реформы.

Люди бастовали против повышения цен на топливо, когда следовало бастовать против ископаемого топлива вообще. Люди выражали недовольство ростом цен на мясные субпродукты, когда следовало изменить устаревшую продовольственную систему. Люди выступали в телевизионных студиях, призывая народ ненавидеть страну-агрессора, когда следовало реформировать внутреннюю политику, полностью зависящую от истощающихся природных залежей минералов и нефти.

Чтобы уменьшить экологический след, оставляемый человеком, нужно было снижать темпы производства, а это влекло за собой необходимость тотального пересмотра продовольственной системы, текстильной промышленности, масштабов вырубки лесов, выкачивания природных ископаемых и водных ресурсов. Но систему никто не менял, просто потому что никто в правительствах не хотел заниматься тем, что не обогащает их собственные карманы. Никто не хотел браться за переделку мировой экономической системы, в которой все работало, как часы.