Всегда ли справедливость должна быть руководящим принципом, когда происходит обмен и распределение? Всегда ли справедливость — лучший или самый подходящий принцип в решении вопросов индивидуального благосостояния? Является ли стремление получить максимальный средний доход с ограничением нижнего уровня тем, что выбрали бы наши предки или сегодня выберут охотники и собиратели, если бы им пришлось играть в любую из игр Оппенгеймера и Фролича? Может ли благосостояние индивидуума когда-либо опускаться ниже нормы справедливости? В настоящее время нет никаких ответов относительно универсальности предложенных Ролзом принципов справедливости[101]. И никто так и не привлек собирателя/охотника Африки, Южной Америки и штата Аляска к игре с социальным договором. Однако частично ответы все-таки дала область, связанная с пониманием значения принципов справедливости для индивидуального благосостояния или, более широко, для экономики благосостояния. И это именно та область, в которой наши социальные нормы и чувство справедливости часто входят в противоречие с индивидуальным благосостоянием и особенно с юридической практикой, которая была развита нашими институтами власти.

В мастерском изложении политики велфаризма[102], данном экономистами и юристами Луисом Кэплоу и Стивеном Шейвеллом, предлагается считать, что приверженность справедливости часто ведет к несправедливости относительно распределения и, следовательно, может увеличить, а не уменьшить число случаев ее нарушения под влиянием соблазна[103]. Основная проблема состоит в том, что большинство понятий справедливости сосредоточивается на нормативных принципах — неточных правилах, которые диктуют то, что нужно сделать, независимо от их последствий для благосостояния индивидуума. Принципы, основанные на справедливости, по определению несправедливы, поскольку они принимают во внимание иные факторы, нежели индивидуальное благосостояние. Так, например, Ролз концентрировался на статусе худшего. Как указывали Кэплоу и Шейвелл, «принцип справедливости может одобрить юридическое правило, которое некоторым способом создает препятствие для продавцов наносить вред покупателям. При этом правило приведет к тому, что покупатели будут ущемлены в своих интересах даже больше, потому что больше заплатят за защиту. Можно было бы тогда спросить, действительно ли такой результат справедлив по отношению к покупателям?» Эта перспектива ведет к неожиданному заявлению: все законы должны игнорировать проблемы справедливости и вместо этого фокусироваться на экономике благосостояния. Чтобы не быть неправильно истолкованными, Кэплоу и Шейвелл не отрицают, что наш разум порождает сильные интуитивные представления о равноправном распределении ресурсов и возможностей. Что они действительно отрицают, так это то, что наши учреждения должны быть рабами этих интуитивных представлений. Поэтому мы должны исследовать, когда наши интуитивные ощущения вводят нас в заблуждение относительно индивидуального благосостояния. И здесь возникает классическая напряженность между описательными и нормативными принципами: между тем, что имеется и что должно быть. Хотя мы должны быть осторожны, чтобы не уравнять эти различные уровни анализа, ошибкой также будет прямо отклонить то, что наша интуитивная моральная психология дает для понимания проблем справедливости.

В компьютерном анимационном фильме «Муравей Зет» герой, рабочий муравей Зет, обеспокоен тем, как складывается его жизнь, задумывается над предназначенной ему ролью, недостатком возможностей выбора, он травмирован своим положением среднего ребенка в семействе из пяти миллионов: «Должно же быть кое-что лучше там, за пределами... Я не должен был стать рабочим... Предполагается, что я все делаю для колонии. А как быть с моими потребностями? Как быть со мной?» Зет решает порвать с такой жизнью, оставляет свою колонию ради зеленых пастбищ Насекомии. Это — мощное выражение свободной воли и явное нарушение социальных норм, за что муравей подвергнут остракизму. Зет, в конечном счете, возвращается в колонию, спасает ее от разрушительных намерений новой Нижней челюсти (Мандибулы) — генерала-военачальника. Кроме того, его охватывает страсть, истинная любовь к принцессе Бале, что еще раз нарушает кастовые законы муравьиной системы. Когда камера откатывается назад, показывая вход в муравейник, Зет говорит последнее слово: «Итак, что вы имеете: ваш главный герой — мальчик встречает девочку, мальчик любит девочку, мальчик изменяет лежащий в основе общества социальный порядок».

Социальные нормы — это правила и стандарты, которые ограничивают поведение в отсутствие официально действующих законов[104].

Многие наши нормы произошли от более простых систем, которые существуют в мире животных для регулирования территориального поведения и внутригрупповых отношений, включая доминирование, и которые впоследствии распространились на другие области, особенно на процедуру распределения пищи. Происхождение некоторых норм обусловлено проблемами здоровья, другие выступают как сигналы преданности группе. Нормы, особенно механизмы, которые поддерживают их, представляют стартовую позицию для того, чтобы исследовать, как наш биологический вид развивал новые системы с целью поддержать справедливость как честность.

Одно из следствий социальной нормы состоит в том, что она функционирует как групповой маркер, признак общих верований относительно таких проблем, как родительская забота (действительно ли связанное с полом детоубийство допустимо?), потребление продовольствия (что является запретным?), сексуальное поведение (множественность партнеров допускается или отвергается?) и взаимное участие (обмен подарками обязателен или нет?). Когда мы нарушаем норму, мы чувствуем себя виновными. Когда мы видим кого-то, нарушающего нормы, мы можем сердиться, завидовать или чувствовать себя оскорбленными. Эти эмоциональные ответы могут вести к изменениям, поскольку индивидуумы признают свои собственные грехи («моя вина» — mea culpa) и выступают против других виновных, пуская в ход сплетни, остракизм и агрессивные выпады.

Социальные нормы имеют два интересных психологических свойства. С одной стороны, они представляют собой сложные правила, которые диктуют, какие действия являются допустимыми. Хотя мы можем ясно сформулировать основные правила, они работают автоматически и часто подсознательно. Когда мы следуем за нормой, мы похожи на людей, испытывающих зрительную иллюзию, мы похожи на муравьев, придерживающихся правил жизни в колонии с ее кастовой организацией. Хотя мы можем вообразить причины, почему не обязательно следовать нормам, и более определенно, почему мы, как индивидуумы, не должны следовать им в каждом случае, мы гораздо чаще не обнаруживаем готовности к этому противопоставлению. Нормы не были бы нормами, если мы могли вмешиваться в них, постоянно подвергая сомнению, почему они существуют и почему мы должны следовать им. Их эффективность заключается в неосознаваемом действии и могучей способности сформировать подчинение.