Исследование сообщества бушменов, проведенное Висснер, согласуется с более описательными характеристиками других сообществ охотников/собирателей. В целом индивидуумы кооперируются на основе предписанных обязательств. Наказание — важная сила, предназначенная возместить неустойчивость, которая может возникнуть, когда кто-то хвастается, сплетничает, препирается или изменяет своему слову. Но когда механизмы, лежащие в основе наказания, тщательно исследуются, достаточных доказательств, что бушмены должны заплатить, чтобы наказать, не появляется. Как заключает Висснер, «с несколькими известными исключениями цель [наказания] у бушменов состоит в том, чтобы вернуть правонарушителей в строй, используя искусное наказание, не теряя знакомых и ценных членов группы. Хотя наказание является частым и потенциально дорогостоящим, есть небольшие основания считать, что эти затраты были рождены альтруистическим поведением. Предпочтительнее сказать, что бушмены разработали систему культурных механизмов, которые позволяют обеспечить соответствие нормам... по невысокой цене».

Прибавим к работе Висснер о бушменах исследование охотников/собирателей Хадза из Танзании[109], проведенное Марлоу.

Когда эти люди играли в игру Фера с третьим участником, лица, ведающие распределением, выдавали немного средств, а наблюдатели вели себя пассивно, сохраняя свои ресурсы и редко платя за наказание даже самых эгоистичных лиц, отвечающих за распределение. Наказание было важным фактором в прошлом человека — охотника/собирателя, но оно не имело альтруистического оттенка.

Неясно, как охотники/собиратели в небольших социальных группах решали проблему индивидуумов, стремящихся поживиться за групповой счет, помогала ли им сильная взаимность, или это более позднее приобретение, связанное с развитием познания. Независимо от этого, экспериментальные игры показывают, что люди, живущие в индустриальных обществах, имеют принципиальные интуитивные представления о том, что является наказуемым, и используют различные формы наказания, чтобы поддержать социальные нормы. Что случается тогда, когда официальная юридическая система сталкивается лицом к лицу с существующими социальными нормами?

Весной 2003 года Джо Хамлетт, мэр города Маунт-Стерлинг (Mount Sterling), штат Айова, с населением сорок человек, издал новое постановление: любой уличенный во лжи будет наказан штрафом. История приобрела известность. Почему? Как утверждалось, едва ли это требование отличается новизной и оригинальностью. В конце концов, преступник, обвиненный в убийстве или ограблении банка, клянется под присягой говорить правду, и только правду. Сокрытие истины в суде — преступление, и оно наказуемо. Но мэр Хамлетт не имел в виду тех людей, которые могли лгать о преступлениях против человеческой жизни или собственности. Скорее он хотел положить конец всем фантастическим россказням. О чем идет речь? Охотник завалил двенадцать оленей с помощью лука и стрел; мальчик видел, как пуля просвистела у него над головой, и затем проследил, откуда она вылетела: увидел человека, который прицеливался; мужчина заманил в ловушку крысу с трехфунтовым хвостом. Многие из горожан сомневались в истинных намерениях мэра: надеялся ли он положить конец привычке лгать или хотел собрать некоторые дополнительные наличные деньги, чтобы проложить дороги? Последнее голосование оставило муниципалитет расколотым пополам. Большинство жителей города, однако, думали, что постановление было смехотворно, или, как заметил один из горожан: «Это походит на распоряжение не заниматься сексом в публичном доме».

Случай в городе Маунт-Стерлинг вряд ли когда-либо будет рассмотрен в Верховном суде. Его скоро забудут. Но он приоткрывает маленькое «окно» в большую проблему: столкновение между присущими людям интуитивными идеями по поводу наказания и принятыми официально, юридическими положениями о том, как управлять обществом, как обращаться с теми, кто не в состоянии сотрудничать и, таким образом, угрожает человеческому благополучию. Наказание не может быть верным решением в каждой ситуации, но, по мере того как наша способность наказывать развивалась, она обеспечивала новую систему контроля над искушением обмануть. Когда мы создали условия для открытого наказания, или в виде устного заявления на городских собраниях, или в виде письменного регламента, мы изменили социальный пейзаж.

Вообразите общество, в котором, в соответствии с решением муниципалитета, все признанные альтруисты имеют зеленую букву А, вытатуированную на лбу. По Ричарду Доукинзу, это было бы культурным эквивалентом зеленой бороды[110]. Символический сигнал, цель которого — снизить затраты на поиск нужного человека. Те, у кого нет зеленой буквы, могут быть, а могут и не быть склонны к сотрудничеству, но те, у кого она есть, имели бы наиболее высокий рейтинг одобрения, возможно даже с гарантией денежного обеспечения. Продумывая это, мы быстро приходим к заключению, что появились бы подпольные ателье татуировки, обеспечивая мошенников возможностью заплатить за подделку буквы А. Скоро система стала бы разваливаться, если только не использовать другой механизм маркировки или ввести систему опознания подделок.

Теперь вообразите альтернативный сценарий. Вместо того чтобы кичиться альтруизмом, пометим мошенничество алой буквой М. Любой человек, пойманный на нарушении обещания, неспособный к взаимным соглашениям, украшается буквой М. Функционировало бы это как средство устрашения? Стабилизировало бы сотрудничество и сохраняло бы правосудие? Проставление буквы М вызывало бы чувство стыда у большинства людей, возможно, ощущение вины за свои преступления. Некоторые могли бы даже просить прощения, раскаиваться, умолять, чтобы им позволили заплатить за совершенные грехи и стереть татуировку. Такая система наказания отражена в литературном шедевре Натаниела Готорна. Он дал страстное, хотя и вымышленное описание наказания через позор. Эта форма возмездия была восстановлена в прошлом десятилетии, напомнив многим юристам образ общественных телесных наказаний, сжигания на костре и обезглавливания[111].

«Наказания алой буквой», как их теперь называют, потенциально решают две проблемы. Они обеспечивают безопасность для сообщества, ослабляя преступников, и сдерживают будущие правонарушения, прививая чувства стыда, вины или страха. Недавно эти наказания приобрели разнообразные формы, включая наклейки на бампер машины у лиц, осужденных за вождение автомобиля в пьяном виде, плакаты, на которых в полный рост изображены пойманные на воровстве в магазинах, списки тех, кто был замечен в сексуальном домогательстве, в отделе общественной безопасности. Существуют, по крайней мере, три причины, почему эта форма наказания распространяется, прежде всего в Соединенных Штатах: скептицизм относительно того, что тюремное заключение и штрафы действуют как средство сдерживания, переполнение тюрем требует поиска более экономных средств наказания и, наконец, интуитивное убеждение: клеймение позором — справедливая форма для публичного чувства морального поругания, позор — это форма мести. Некоторые критики «наказаний алой буквой» утверждают, что они являются варварскими, осуществляемыми по формуле «зло сталкивается со злом». Другие утверждают, что их эффективность как средство устрашения связана с размером сообщества и близостью его членов. Принимая во внимание, что наказание позором было эффективно в колониальной Америке Готорна, оно вряд ли будет эффективным сегодня, так как немного людей проживают свою жизнь в одном и том же сообществе от рождения до смерти, и общины, где имеет место взаимное содействие, встречаются редко. Исторически «наказания алой буквой» исчезли именно по этой причине, стремительно заменяясь тюремным заключением и денежными штрафами. Эти циклы подтверждают: чтобы понять механизмы, лежащие в основе наших суждений о наказании, мы должны рассматривать социально развитые интуитивные представления в совокупности с существующим в данный момент давлением среды. Или, цитируя нобелевского лауреата по экономике Герберта Саймона, наши рациональные суждения «сформированы ножницами, два лезвия которых — структура задачи, задаваемой средой, и вычислительные способности действующего лица»[112].