Сейчас, стоя здесь на тротуаре, я испытываю то же чувство недоумения. Я думала, что счастье все еще в моих руках, что я разгадала его — мужчины становились моими, как те печенья, выложенные на подносах, ожидающие, чтобы их выбрали и упаковали. Но во мне нет пороха, чтобы соревноваться с этими надменными женщинами, которые взяли под свой контроль улицы моего родного города. Мне вдруг кажется, что мною попользовались и выкинули; глаза, отекшие от нервного срыва в машине, вьющиеся волосы топорщатся от влажности, кожа покрыта токсичным слоем язвительности, которая оттолкнет любого, кто хотя бы просто приблизится ко мне.

Я чувствую себя побежденной.

Не спеша плетусь домой, предложив Дейзи помочь ей закончить дела, Хадсону пишу длинную записку, совершенно лишенную злости, что испытывала еще час назад. Признаюсь, что люблю его беззаветно, сожалею, что потеряла самообладание, и уверена, что мы вместе справимся с ситуацией. Если есть возможность вернуть хотя бы одну часть прежней себя, я выберу — чего бы мне это ни стоило — роль матери, и это единственное, в чем абсолютно точно не позволю себе оплошать

Надо отдать детям должное: им удается держать эмоции под контролем, и наше воссоединение подстегивает меня. Вернувшись на север штата, каждый вечер до самого отъезда Дейзи я готовлю одно из ее любимых блюд, а затем отхожу в сторону, чтобы вытереть внезапно нахлынувшие слезы, и дети спрашивают друг друга: «Она что, снова плачет?» Мы с Дейзи всегда были очень близки, и она — единственная из детей, кто в конце дня врывается в дверь, выплескивая бесконечную череду историй. В нашем доме уже стало на одного шумного и жизнерадостного члена семьи меньше, а без Дейзи вместо еще недавних пяти человек останется лишь трое. В ночь перед отъездом сестры Хадсон удивляет меня, упаковав поражающий объем вещей для нее в багажник, пока мы с Джорджией плаваем в бассейне. Это явный знак примирения. И вот я стою, с купальника течет, а он с гордостью показывает, как ему удалось уместить все, вплоть до последней подушки и контейнеров с едой.

У меня нет времени увидеться с № 3 или № 4, но оба по-прежнему пишут, и это приятно удивляет меня. Особенно учитывая реакцию № 3 на мой слишком большой багаж за плечами. После периода затишья мы, кажется, вернулись к добродушному подначиванию, которое так быстро установилось в самом начале, и, конечно, я твердо решила оставаться на связи с № 4, надеясь на повторение умопомрачительного секса. Всем, чем я хотела бы сейчас поделиться с Майклом, я вместо этого делюсь с ними, включая переживания о том, как перевести все вещи дочери в ее новую комнату, и тем, что я совершенно не умею прощаться, даже если это всего лишь «увидимся!».

Я вспоминаю, как мы с Майклом впервые отвозили Дейзи в лагерь с ночевкой, когда ей было всего восемь лет. Стоило нам лишь свернуть на грунтовую дорогу, как слезы заблестели у меня на глазах, но муж строго велел: «Соберись, Лора. Можешь плакать сколько угодно после того, как мы закончим, но сейчас твоя задача — отвезти ее туда, а не рассыпаться самой по частям». Я знала, что он прав, но, обняв дочь на прощание и зашагав прочь с опущенной головой, поняла, что Майкла нет рядом. Оглянувшись, я увидела: он стоял на коленях в траве перед Дейзи и много раз повторял: «Ну, еще одно объятие». Я вернулась и осторожно взяла его за локоть со словами: «Майкл, нам пора уходить». Тогда я казалась себе уверенным родителем, делающим все возможное, чтобы достойно расстаться с ребенком; я была одновременно тронута и раздражена его неспособностью сделать то же самое.

Прошло одиннадцать лет, и я снова в этой ситуации, готовая повторить сцену и отпустить этого ребенка в мир, но теперь мне приходится быть смелой без чьей-либо поддержки. Нет никакого смысла писать № 3 и № 4 об этом знаменательном событии: они не знают мою дочь и почти не знают меня. № 3 мило предлагает появиться на парковке в академической шапочке и притвориться, что он из комитета по переезду, а № 4 обещает в следующий раз крепко обнять меня и долго не отпускать. Утром, когда мы должны уезжать, они оба присылают пожелания удачи. Мое сердце разрывается, оттого что от Майкла — тишина, как будто он полностью отказался от нас.

Глава 17. В свободном доступе

Миссия выполнена: дочь уехала в колледж. Остальные ушли ночевать к моим родителям, и я получила небольшой, но ценный перерыв. Чем бы заняться? Посидеть с бокалом вина и книгой, на которой не смогу сосредоточиться? Или обернуться дерзкой чертовкой, которая заявляет незнакомым мужчинам, что она доступна и готова на все? Ножку за ножкой, напоминаю себе, и пойдешь немножко. Несколько дней назад мне казалось, что я наголову разбита, но пытаюсь воспринимать это как временное поражение. Все равно что проиграть сестре в «Боггл» (хотя меня с детства никто не мог обставить) или уступить Хадсону в конкурсе «Кто дольше простоит в планке?» (и тут мне несколько лет не было равных). Ведь после таких поражений я не перестала бы играть в «Боггл» и делать планку. Возможно, на прошлой неделе те ухоженные женщины на улицах города, сами того не желая, показали мне неприглядное отражение в зеркале, но это вовсе не значит, что я сдамся без боя. Чтобы не упустить момент, я пишу № 3 и № 4, что у меня есть немного свободного времени. Никто из них не знает, что я активно хожу на свидания с другими людьми, и от этого чувствую себя подлой и нечестной, но не понимаю, где пролегает граница. Принято ли считать, что можно встречаться с другими людьми, пока вы не договоритесь друг с другом об обратном, или принято ли считать, что не стоит встречаться с другими людьми, пока вы не условитесь, что вам действительно можно? Кажется, поднимать этот вопрос немного поздно, так что я закрываю глаза на легкий дискомфорт и бросаюсь им в ноги: надеюсь, хотя бы один из них захочет меня и даст шанс вернуться в игру. Ответы приходят от обоих, поэтому с изрядной долей тревоги договариваюсь с № 4 встретиться после полудня, а с № 3 — поздно вечером.

№ 4 открывает мне дверь и стоит на пороге в слабо подпоясанном зеленом плюшевом халате. Кожа и волосы еще влажные после душа. Он раскрывает объятия, и я шагаю навстречу. Мы молча замираем, вокруг нас крутятся мопсы, входная дверь настежь, а мы продолжаем так стоять; вероятно, дольше я никогда ни