Все складывалось как нельзя лучше для меня и весьма сносно для Кормака. Он с легкостью переключился на торговлю продуктами, которые давала семейная ферма и, казалось, был только рад передать дело всей своей жизни, карьеру, построенную им в двадцатом веке, своему сверхуспешному сыну, который часто навещал его в выходные.

Как я уже сказал, я чувствовал себя неприкаянным. Мне становилось тесно в собственном мире. Я изучал геологию с американцем по имени Дюки Дезергард, чей отец работал в каком-то научно-исследовательском центре, финансируемом военными. Это он заманил меня в Северную Америку. Надо же, Дезергард! Это у судьбы такое чувство юмора, что ли? В отличие от отца, Дюки был в какой-то мере поэтом-мистиком и мог часами говорить о районе Четырех Углов, что на юго-западе Соединенных Штатов, где он вырос. Его любовь к Западу оказалась заразительна для человека, живущего в таком тесном мирке. Поддавшись его уговорам, я решил на зимних каникулах изучать скальные формирования американского Запада, может, навестить пару школьных друзей, а на дорогу я, такой наивный, собирался заработать уличной игрой на гитаре, как иногда делал в Эдинбурге. Кормак был крайне встревожен моими планами и говорил что-то об океане, который будет нас разделять, и о какой-то беде. Но я тогда не придал этому особого значения, ведь родители всегда боятся отпускать детей в далекие путешествия, испытывая при этом смутную, неопределенную тревогу. Те из вас, у кого растут дети-подростки, поймут, о чем я говорю. Вы также без труда сможете догадаться, что я его не послушался.

Дюки оказался прав, я действительно полюбил Штаты. Скалы в самом деле были такими огромными и величественными, как он описывал, а сама страна показалась невообразимо обширной для человека, выросшего на маленьком острове. Кроме того, мы славно гульнули в Лас-Вегасе. Я часто выигрывал, потому что знал толк в картах. Но очень скоро эйфория от всего этого улетучилась. Что вы хотите, я был молод и непоседлив. Поэтому когда двое парней, которые путешествовали вместе с нами, предложили прокатиться в Мексику, я долго не размышлял. Я тогда подумывал о том, что неплохо было бы взять пару уроков игры на гитаре у настоящих музыкантов фламенко и поднабраться того неповторимого латинского шарма, который всегда так нравился женщинам.

Но моим планам не суждено было осуществиться. Подлая стерва Судьба, лишний раз оправдывая свое название, распорядилась иначе, и я не смог встретиться с нужным мне гитаристом. Чертов шторм выбросил его на берег в Ногалесе. Я быстро пресытился тихуанскими секс-шоу, от которых не могли оторваться мои товарищи, поэтому в одиночестве отправился на юг в Кватро Сьенегас в поисках знаменитых вулканических некков, о которых так много рассказывал мне отец. Кроме того, я надеялся найти там родственников. Я видел mamita на фото рядом с сестрой, и хотя она ни разу не пыталась со мной связаться, решил узнать, жива ли еще тетя Елена.

Думаю, вы и сами догадываетесь, что было дальше. Я не повидался с тетей, зато при первом же полнолунии повстречался с mamita. Я остановился у пруда, где она умерла. Мое внимание привлекли какие-то старые, обветренные палки, которые очень уж походили на кости. А это и были кости — свалка ее трофеев, которые она выложила на берегу как паутину. Они захрустели под ногами, предупреждая ее о моем приходе.

Та встреча оказалась шоком во всех смыслах как для меня, так и для нее, несмотря на то, что она всегда знала, что я жив. Вампиризм не пощадил mamita. Мексиканские вампиры живут и сохраняют свою силу дольше, чем их европейские собратья, но выглядят при этом отнюдь не привлекательно. Она постарела сверх всякой меры, окончательно утратив человеческий облик, а вместе с ним аккуратность и опрятность. Ее не заботила ни личная гигиена, ни чистота вокруг. К тому же у нее появилась дурная привычка швырять свою бездыханную добычу прямо в прибрежную воду. О том, чтобы расчесывать волосы или чистить зубы, вообще речи не шло.

Ее уродство меня просто ужаснуло — она не имела ничего общего со своей прижизненной фотографией, которая сохранилась у меня. Пока я пытался «переварить» свалившуюся «радостную» новость, что это смахивающее на ведьму чудовище, которое цепляется за мою руку, и есть моя якобы умершая мать, нагрянул голодный Д. 3. Обрадованный воссоединением mamita с ее давно утраченным мальчиком, он тут же позаботился о том, чтобы и на моем позвоночнике появилась метка. Правда, обошлось без лоботомии.

Вот в этом он и допустил ошибку. Либо это Судьба-злодейка недоглядела. Д. 3. слишком нравилось мучить меня, вынуждая отречься от своей веры. Но на самом деле на мою веру ему было глубоко наплевать. Для него это была просто игра, повод позлить mamita. В ту ночь я не предал Господа своего. Возможно, я бы и сдался, но довольно сложно отречься, когда ты парализован и не можешь говорить.

Поначалу я думал, что мой мозг взорвется и я умру от осознания ужаса происходящего, но он не мог позволить мне так легко отделаться. Возможно, более разумный человек на моем месте понял бы, что после всего случившегося нормально жить не сможет, и убил себя при первой же возможности. Но я не был до такой степени разумным. Я был молод, и во мне в равных частях смешались безумный страх и отчаянная надежда.

Взволнованная mamita наблюдала за тем, как меня терзают, с ближайшего валуна. Она ничего не сказала, но, по всей видимости, у нее тогда случился один из редких проблесков материнского инстинкта. Когда Д. 3. сделал перерыв на обед — к нам «на огонек» по роковой случайности забрел незадачливый путник, которого привлекли сдавленные крики, — mamita оттащила меня в укромное место вдали от пруда. К счастью, это произошло до того, как Д. 3. успел закусить моими мозгами и довести трансформацию до конца. Я очень благодарен ей за это, потому что если бы она не проявила заботу и не вмешалась в тот момент, меня бы окончательно замучили, лоботомировали и превратили в «мозгососа». В общем, это событие я называю своим вторым рождением, и вот почему Д. 3. стал мне чем-то вроде отца. Но, учитывая то, что он и mamita сделал такой, то он мне, скорее, дед. Я часто гадал, что сказал бы о нас генетик, но на практике это выяснять как-то не хотелось. Сейчас я работаю на правительство — то, что я рассказал Нинон о НАСА, отчасти правда, но моя работа заключается не совсем в этом. Точнее, заключалась. Но это настолько секретная деятельность, что я до сих пор не могу о ней распространяться. Скажем так, я знаю, что бывает, когда закон «О неразглашении государственной тайны» вступает в силу. В лучшем случае правительство замыкается сугубо на собственных интересах. В худшем (а научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы как раз тот случай) — превращается в безжалостного монстра, который способен быстро сделать из меня подопытного кролика, если посчитает, что я знаю больше чем нужно о программах вооружения. Я готов убить или умереть сам, лишь бы этого избежать. Черт, да я и вас, наверное, убью, если придется. Извините, но это так.

Если я когда-нибудь решу сделать себе татуировку, — что вряд ли, ведь у меня и своих шрамов хоть отбавляй, — то это будет число 444 на груди, как раз две трети от 666. И хотя я часто сомневаюсь в том, что я человек, все же я захвачен только на две трети. Остальное, что есть (было) во мне, — от человека. Или, по крайней мере, гуманно. В то время как пресловутые две трети моего «я» гуманностью не отличаются. Должно быть, я показался вам не таким уж и плохим в первой части повествования — это все потому, что рассказ шел от лица Нинон. Но я-то лучше себя знаю. Вот и вы узнаете.