боятся с свободой мнимой расстаться,

расстрела боятся, удара боятся…

А в рабстве остаться, нет, не боятся.

Нам нужен герой. Нужен, как воздух.

“Да кто ты такой?”, – коль не нюхавший порох.

И всё же – и всё же – и всё же не сломлен

герой-человек, который свободен

сказать всем в глаза всего лишь три слова:

“Ты тоже!.. Ты тоже!.. Ты тоже свободен!”.

Нам нужен герой. Нужен, как парус

новых времён. Не старый Янус.

Нам нужен свет. Не в конце коридора:

Свобода! Свобода! Свобода! Свобода!

Коль время пришло – подавай же свой голос,

время не ждёт, не седеет, как волос -

время уйдёт и оставит картинку:

в ней ты иль раб, иль с свободой в обнимку.

Только тут есть несмешная заминка:

жертва собой – неизбежность-дубинка.

Здесь уравнение проще простого:

нет среди нас ни единого то́го,

кто избежит внешней расправы -

помним: здесь только волки правы, -

значит нас ждёт не на жизнь поединок.

Кто ты?.. Кто ты?.. Кто на картинке?!

Нам нужен герой. Нужен, как воздух.

“Да кто ты такой?”, – коль не нюхавший порох.

И всё же – и всё же – и всё же не сломлен

герой-человек, который свободен

сказать всем в глаза всего лишь три слова:

“Ты тоже!.. Ты тоже!.. Ты тоже свободен!”.

Нам нужен герой. Нужен, как парус

новых времён. Не старый Янус.

Нам нужен свет. Не в конце коридора:

Свобода! Свобода! Свобода! Свобода!

Нет “лучших времён” – их нельзя дождаться.

За них нужно выстоять. Нужно сражаться!

Если ты с жизнью не хочешь расстаться -

заставь не других – себя подниматься

и ровно / хромая / тащась по асфальту

не лепту внести, но отдать ту плату

свободе себя, дорогих и любимых…

Не слаб ты. Ты -

один из сильных!

Нам нужен герой. Нужен, как воздух.

“Да кто ты такой?”, – коль не нюхавший порох.

И всё же – и всё же – и всё же не сломлен

герой-человек, который свободен

сказать всем в глаза всего лишь три слова:

“ТЫ ТОЖЕ!..

ТЫ ТОЖЕ!..

ТЫ ТОЖЕ СВОБОДЕН!!!”.

Нам нужен герой. Нужен, как парус

новых времён. Не старый Янус.

Нам нужен свет. Не в конце коридора:

СВОБОДА!

СВОБОДА!

СВОБОДА!

СВОБОДА!!!

Толпа взорвалась. Последнюю строку стихотворения кричал весь зал. Публика в буквальном смысле неистовствовала. От услышанного и в моей душе расцвёл буйным цветом бунт. Я чувствовала, что бунтую против чего-то очень нехорошего, какой-то системы, в которой ещё не разобралась, но с которой уже была несовместима. Люди же вокруг меня кричали так громко, что здесь и сейчас можно было если не оглохнуть, тогда надолго приобрести звон в ушах. Это было сильно. Всё. Поэт. Стих. Публика.

Быстрым движением затушив недокуренную сигарету в пустой потрескавшейся пепельнице, я встала со своего места и направилась к выходу. Здесь стало слишком душно, мне не хватало воздуха и я чувствовала, что мне необходимо проветриться. Свобода-свобода-свобода-свобода… Слово, которое звенело в моих ушах, которое в этом городе я слышала слишком часто и всегда с жаждущей интонацией: от Лив, от Мускула, от Волос, от приведшего меня сюда в первый раз музыканта, от себя самой.

Уже дойдя до конца барной стойки, я оторвала свой взгляд от собственных ботинок и вдруг увидела Конана по другую сторону панорамного окна бара – он направлялся сюда и так как не смотрел в окно, всё ещё не видел меня. Растерявшись, я поспешно обогнула барную стойку и нырнула за чёрную штору, из-за которой обычно появлялся Байярд. Когда штора уже закрывалась за мной, я увидела, что Байярд заметил этот мой манёвр. В следующую секунду он, подняв руки над головой и оторвав от меня взгляд, обратился к вошедшему в бар Данну:

– Ты сегодня самый частый гость, но при этом самый непьющий! Что тебе налить, друг мой?

Я не услышала, что Конан ответил ему – в зале стоял слишком сильный шум. Но выглядывая из-за шторы я смогла наблюдать, как Байярд отводит Конана в противоположную часть зала. В этот момент я могла бы попробовать ускользнуть, но это было слишком опасно. Конан занял тот же столик, за которым я только что не докурила сигарету. Вот ведь!..

Штора внезапно отодвинулась с противоположной стороны и сразу же резко опустилась – в комнату проник Хуффи. От неожиданности я подпрыгнула на месте. Хуффи что-то начал говорить мне на языке жестов, но я ничего не понимала. В итоге я решила угадать:

– Не выдадите меня?

В ответ Хуффи положительно закивал головой и указал мне на одно из двух кресел-мешков, обтянутых чёрным сукном, после чего так же быстро растворился с другой стороны шторы, как очутился по эту её сторону. Видимо мне только что предложили расположиться здесь и переждать опасность. Выдохнув, я опустилась в предложенное мне кресло. Всё равно столик Данна почти не просматривался из-за барной стойки.

Кресло оказалось удобным, хотя и низковатым – мои колени оказались почти на уровне моих глаз. Входя в стадию ожидания, я начала осматриваться.

Кажется, я очутилась в небольшой прямоугольной кладовой, размером три на пять метров, подсвеченной тускло-жёлтым светом, исходящим от одной-единственной голой лампочки, подвешенной на чёрном шнуре. Сильно выцветшие обои с принтом в серые звёздочки, скрывающиеся за причудливыми завитушками, местами были оборваны, местами свисали клочьями. Кроме двух чёрных кресел-мешков здесь больше ничего не было. Почти ничего. В стене справа я вдруг заметила отчётливый вырез с человеческий рост. Потайная дверь, спрятанная недостаточно хорошо. Должно быть, ход в подвал с запасами напитков.

Сделав ещё один тяжелый выдох, я разлеглась в своём кресле вытянув ноги вперёд, при этом едва не коснувшись ими противоположной стены, и начала гипнотизировать едва заметно мигающую, голую лампу. Интересно, надолго он сюда пришёл? Впрочем, я никуда не тороплюсь.

Глава 28

Обычно “Поющий Поэт” работал круглосуточно, но сегодня Байярд с чего-то вдруг решил прикрыть заведение, о чём заблаговременно предупредил своих громких сегодня посетителей. Спустя полчаса после этого заявления бар начал пустеть, а ещё через пятнадцать минут в зале остались только Байярд, Хуффи и… Конан. Словно по закону подлости, он, очевидно, решил уйти последним. Раздраженно фыркнув, я отошла от шторы и, вернувшись к своему креслу, рухнула в него. С терпением и усидчивостью у меня было всё более чем в порядке.