Красную армию крестьянство ответило массовым уклонением от призыва и дезертирством. После объявления мобилизации на призывные пункты, по данным красного командарма А. Егорова, явилось всего около 20 % военнообязанных[793]. Из них большая часть разбегалась по дороге на фронт: «эшелоны… таяли в дороге, и часто, — по словам сотрудника мобилизационного управления РККА Н. Мовчина, — прибывал только командир эшелона со списком»[794]. И если дезертирство из эшелонов идущих на фронт представляло проблему, то из идущих с фронта — уже настоящую угрозу: «двигавшиеся из Пскова эшелоны были заполнены разложившимися красноармейцами — полузелеными, полукрасными»[795].

Наглядный пример того, что представляла собой Красная армия летом 1918 г., давал начальник штаба 6-й армии, б. генерал царской армии А. Самойло: «Прибывали эшелоны с людскими пополнениями и с так называемыми воинскими частями — и с места приходилось их разоружать, усмирять арестовывать, сортировать, очищать от негодных элементов, менять командный состав или снабжать им заново… и наконец вставали вопросы по обеспечению их вооружением, снарядами и даже одеждой и обувью… Надо только удивляться, как удавалось при такой обстановке, в этой начальной стадии борьбы на всех направлениях оказывать противнику сопротивление, задерживать его наступление и в конце концов даже остановить его»[796].

За всю гражданскую войну, по данным Г. Кривошеева, было «выявлено» 2 846 тыс. дезертиров (из них 837 тыс. задержано)[797]. По подсчетам О. Файджеса, только «с июня 1919 г. по июнь 1920 г. Центральным Комитетом по борьбе с дезертирством было зарегистрировано 2 638 тыс. дезертиров… За тот же период общая численность Красной Армии возросла примерно с 1 900 тыс. до 4 600 тыс. человек, то есть на 2 700 тыс. человек больше. Другими словами, Красная Армия теряла из-за дезертирства столько же людей, сколько она успешно набирала»[798]. Если к этому прибавить, как добавляет О. Файджес, «наилучшие имеющиеся оценки численности дезертиров с лета 1918 года по лето 1919 года» 676 тыс. + 240 тыс. по западному округу, «а во второй половине 1920 года (500 тыс.)» мы приходим к приблизительной цифре только учтённых дезертиров за весь период Гражданской войны в 4 054 тыс. человек[799].

Сопротивление призыву проявлялось не только в форме дезертирства, но и вооруженного сопротивления. Говоря о масштабах этого явления, в своем подводящем итог труде, один из членов комиссии по борьбе с дезертирством С. Оликов писал: «Почти на всей территории РСФСР появляются многочисленные банды, вспыхивают кулацкие восстания… Весь тыл Красной армии превратился в клокочущий вулкан»[800]; «не может быть двух мнений о том, что массовое дезертирство и массовый бандитизм были тесно связаны и имели одни и те же корни, взаимно порождали, питали и поддерживали друг друга…»[801].

«Крестьянское сопротивление мобилизации было широко распространено — и весьма эффективно…, крестьянские восстания против мобилизации были обычным явлением, — подтверждает Файджес, — многие из них организовывались «зелеными» бандами дезертиров»[802]. Для усмирения этих частых восстаний, вспоминал Самойло, «приходилось снимать с угрожаемых направлений последние боеспособные войска»[803]. Сколь не показательны все эти факты, они вовсе не подтверждали слов Файджеса о том, что «массовое дезертирство из Красной Армии было прямым выражением всеобщего крестьянского протеста против большевиков»[804], ведь массовое дезертирство началось в русской армии с самого начала Первой мировой войны:

Уже в 1914 г. по оценке начальника штаба Юго-Западного фронта ген. М. Алексеева, с поездов дезертировали 20 % нижних чинов[805]. Еще больший размах, отмечает исследователь А. Асташов, приобрело дезертирство с поездов, перевозивших маршевые роты, которые комплектовались из ратников ополчения. На Юго-Западном фронте эти побеги составляли по 500–600 человек с поезда, т. е. более половины состава[806]. В августе 1915 г. на секретном заседании Совета министров Министр внутренних дел Н. Щербатов сообщал, «что наборы с каждым разом проходят все хуже и хуже. Полиция не в силах справиться с массою уклоняющихся»[807].

С осени 1915 г. началось дезертирство с фронта, которое сопровождалось беспорядками, мародерством, грабежами в тылу армии. Щербатов в сентябре 1915 г. обращаясь в Ставку, требовал очистить тыл от мародеров, не останавливаясь ни перед какими мерами и суровыми наказаниями[808]. Начальник штаба Ставки М. Алексеев требовал «особого усиления» уголовной кары за уклонение во время войны от исполнения воинского долга, вплоть до смертной казни и бессрочной каторги, повышения наказания за неумышленное оставление службы, а также за повторные побеги хотя бы и без наличия злого умысла (в том числе в тыловых районах, вне театра боевых действий)»[809].

Волна дезертирства все время нарастала, а с осени 1916 г., она, как отмечает А. Асташов, стала особенно мощной и уже не ослабевала вплоть до конца войны[810]. Всего с конца 1914 г. до марта 1917 г. только по официальным данным на фронте и в тылу было задержано около 420 тыс. дезертиров, что на порядок превышало их количество в германской (35–45 тыс.) и британской (35 тыс.) армиях[811]. Всего до начала 1917 г., по подсчетам Асташова, задерживалось и проживало по месту жительства около 800 тыс. только учтенных дезертиров[812]. Близкие цифры приводил и британский военный представитель А. Нокс, который в январе 1917 г., сообщал о миллионе дезертиров, «возможно и значительно больше. Эти люди спокойно жили в своих деревнях, им не мешали власти, их присутствие скрывали деревенские общины, которым нужен был их труд»[813].

Февральская революция вызвала новый всплеск дезертирства: «Анархия поднимается и разливается с неукротимой силой…, — писал уже в апреле французский посол Палеолог, — В армии исчезла, какая бы то ни было дисциплина… Исчисляют более чем в 1 200 000 человек количество дезертиров, рассыпавшихся по России…»[814]. С Февраля по ноябрь 1917 г., по подсчетам ген. Головина, дезертировало почти 200 000 солдат ежемесячно, всего за период около 1 518 тыс. человек[815].

И именно из этих «элементов разложившейся (дезорганизованной и разбегающейся с полей сражений, грабящей и насилующей в тылу) царской армии, при наличии невероятной разрухи в хозяйстве страны и крайнего утомления войной всего населения», предстояло, отмечал С. Оликов, создать практически с нуля, в крайне ограниченные сроки, в условиях победоносно наступающих со всех сторон Белых армий — Красную армию. Этот «промежуток с момента окончательного развала царской армии до того момента, когда была создана Красная армия был, — подчеркивал С. Оликов, — самым опасным для революции»[816].

Поясняя трудности создания Красной армии, Ленин в своем отчете 7 марта 1918 г., указывал: «только тяжелым долгим путем самодисциплины можно побороть то разложение, которое война внесла в капиталистическое общество, только чрезвычайно тяжелым, долгим, упорным путем можем мы преодолеть это разложение и те элементы этого разложения, которые смотрели на революцию, как на способ отделаться от старых пут, сорвав с нее что можно. Появление