Каким же образом большевикам удалось справиться с дезертирством и создать боеспособную Красную армию, которая смогла разбить превосходящие ее, на первом этапе гражданской войны, как в качественном, так и в количественном отношении Белые армии?

«Дезертирство — расстрел, нарушение дисциплины — расстрел, — звучал ответ Троцкого, — Одним из важнейших принципов воспитания нашей армии является не оставление без наказания ни одного проступка. Репрессии должны следовать немедленно»[843]. Однако, как отмечает Файджес, «печально известный приказ Троцкого от ноября 1918 года казнить всех дезертиров на месте был пропагандистским упражнением… Только очень небольшое количество дезертиров — без сомнения, самых закоренелых, антисоветских типов-было расстреляно»[844].

Действительно данные, которые приводит Мовчин, демонстрируют, что за вторую половину 1919 г. от общего количества дезертиров: отправлено в штрафные части 3,3 %, приговорено к тюремному заключению 0,24 %, к расстрелу — 4,7 тыс. чел. (0,28 %) из них условно 4000 чел., фактически расстреляно 612 чел. (0,04 %)[845]. В 1920 г. реввоентрибуналы рассмотрели дела 106 966 человек, из них расстреляны 5757 (5,4 %), в том числе и за бандитизм; губернские трибуналы приговорили к расстрелу 4 % осужденных[846].

Организованная борьба с дезертирством началась с создания в декабре 1918 г. Центральной комиссии по борьбе с дезертирством (ЦКД). Первым результатом ее деятельности с конца апреля по начало июня 1919 г. было 121 598 задержанных и добровольно явившихся дезертира[847]. При этом, как подчеркивал непосредственный участник этой работы Оликов, «вообще в отношении применяемых карательных мер проявлялась максимальная снисходительность». Здесь директива ЦКД была самая ясная и категорическая. ЦКД требовала: «Карательные меры должны применять настойчиво, но справедливо, не подрывая авторитета власти и не вызывая справедливого недовольства беззаконными насильствами и бесчинством». Виновных в нетактичном подходе к населению ЦКД предлагала подвергать самой суровой каре, — «как самых злейших белогвардейцев»[848].

Причина такого отношения заключалось в том, что применение жестких насильственных мер приводило к ответной радикализованной реакции крестьянства в виде массовых вооруженных выступлений. Наглядным примером тому могло служить «развитие массового бандитизма летом 1919 г., — которое, по словам Оликова, — можно без преувеличения сравнить с быстро катящимся с высокой горы… снежным комом, который быстро вырастает в снежную глыбу, а затем в снежную лавину, сметающую на своем пути все преграды, уничтожающую все живое… Декрет от 3 июня оказался тем каменистым валом, о который разбился массовый бандитизм…»[849].

Декрет Совета Обороны от 3 июня 1919 года «О мерах к искоренению дезертирства», предусматривал проведение недель амнистии — «добровольной явки дезертиров». Успех первой недели превзошел все ожидания: «недостаточная пропускная способность комиссий и все усиливающаяся волна добровольной явки поставили вопрос о необходимости продлить срок явки»[850]. Добровольная явка достигла таких масштабов, что «командование Южного фронта снизило свои требования о мобилизации большего числа новобранцев и вместо этого стало жаловаться на хроническую нехватку материальных средств». В телеграмме Ленину, отправленной из Орла 22 июля, говорилось: «из-за огромного количества дезертиров, возвращающихся в наши ряды, все резервные части Орловской губернии полностью переполнены… Каждый день прибывают новые рекруты. Ситуация с поставками является критической. Нехватка хлеба в Мценске вылилась в восстания…»[851]. Всего за амнистию июня 1919 г. добровольно явилось 338 215 дезертиров[852].

«Недели добровольной явки» создали, отмечает Оликов, решительный перелом в настроениях у населения[853]. Но они не могли разрешить всей проблемы дезертирства. Поэтому Декретом от 3 июня 1919 г. был предусмотрен целый комплекс разнообразных мер по борьбе с дезертирством от репрессивных, до просветительских и бытовых[854]. Например, для выяснения нужд дезертиров «все казармы беспрерывно обходились политработниками и дежурными членами партийных коллективов, они принимали заявления от дезертиров, которые в дальнейшем разбирались на заседании коллегии»[855].

Однако «самым действенным средством борьбы», по словам Оликова, стала «экономическая часть карательной политики в борьбе с дезертирством…»[856]. Она включала в себя конфискацию всего или части имущества, или земельного надела дезертира, навсегда или на время. Конфискованное имущество передавалось во временное пользование семьям красноармейцев, чем «наглядно проводилась граница между красноармейцем и дезертиром». Кроме этого «постановление от 3 июня предоставляло комиссиям право накладывать денежные штрафы на семьи дезертиров и укрывателей, а так же целые деревни, села и волости, обязывая их круговой порукой, бороться с дезертирами…»[857].

* * * * *

Принудительная мобилизация, позволила и «белым» и «красным» сформировать свои армии, но их численность не разрешала основного вопроса — ее боеспособности. Как замечал помощник Колчака ген. Д. Филатьев, «и та и другая армии были ни красные, ни синие, ни зеленые, а типично русские, мужицкие, составленные из принудительно мобилизованных на одной стороне запасных солдат, на другой двадцатилетних парней… Идейными борцами были кучки…»[858].

Настроения периода начала гражданской войны, по обе стороны фронта, отражали воспоминания члена «белого» правительства Северной области эсера Б. Соколова: «Пассивность, как основа, пассивность, как повседневность, проходила красной нитью через жизнь нашего фронта. Этому отвечало и настроение красных войск, стоявших по ту сторону окопов… Несмотря на холода, отсутствие жилых помещений — красные войска были из рук вон плохо одеты и еще хуже кормились. Все это еще больше усиливало пассивность, я бы сказал, отупелость красных солдат. Они шли в атаку, они защищали позиции, сдавались в плен или отходили, но все это делалось в каком-то полусне, не понимая ни к чему это, ни для кого, ни во имя чего. Они также безропотно умирали… Иногда я до боли в душе удивлялся, как раненый, и раненый тяжело красноармеец, переносил свои поистине ужасные раны… Терпелив русский человек. Терпелив и глубочайше пассивен. И подобно тому, как белые солдаты были весьма безразличны к интересам государственным, областным, также и красные солдаты были чужды интересам Советской Республики. И, беседуя с красными солдатами, я тщетно пытался уловить у них хоть крупицу, хоть частицу общенациональных настроений, их не было. Была лишь полная пассивной грусти тяга к дому»[859].

Заставить население драться

Я глубоко убежден, что если удалось заставить население драться, то успех этого дела был достигнут только силой и крутыми мерами.

Ген. В. Марушевский,

командующим войсками Северной области[860]

Чтобы заставить солдат драться Троцкий применял методы времен Чингисхана и Римских легионов, расстреливая за самовольное отступление каждого десятого[861],[862]. «Нельзя строить армию без репрессий, — отвечал на критику Троцкий, — Нельзя вести массы на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор пока, гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить