и он стал требовать от Временного правительства немедленного введения смертной казни. Вопрос был настолько важен, что Фрэнсис детально докладывал о его состоянии в Вашингтон: «Керенский обещал вновь ввести в армии смертную казнь» министр иностранных дел М. Терещенко «заверил, что Совет министров восстановит в войсках смертную казнь…»[887].

Позицию британского посла в России Дж. Бьюкенена по этому вопросу раскрывали его дневниковые записи: «Керенский отстаивал в Совете министров применение смертной казни за некоторые государственные преступления, как для военных, так и гражданских лиц, но кадеты возражали против применения ее к последним, опасаясь, что смертной казни могут быть подвергаемы лица, подозреваемые в возбуждении контрреволюции. Я возразил, что каковы бы ни были у правительства основания для осторожного образа действия в прошлом, сейчас оно не может терять времени; так, не говоря уже о военных перспективах, экономическое положение настолько серьезно, что если не будут приняты немедленно самые решительные меры, то зимой могут возникнуть серьезные затруднения»[888].

Требование перехода к решительным мерам, были основаны на собственном опыте союзников. Передавая его, Ф. Гибс, британский участник войны, писал: «Лояльность к своей стороне, дисциплина с угрозой смертной казни, стоящей за ней, направляющая сила традиции, покорность законам войны или касте правителей, вся моральная и духовная пропаганда, исходящая от пасторов, газет, генералов…, стариками дома…, глубокая и простая любовь к Англии и к Германии, мужская гордость… — тысяча сложных мыслей и чувств удерживали людей по обе стороны фронта от обрыва опутавшей их сети судьбы, от восстания против взаимной непрекращающейся бойни»[889].

Когда же тяготы войны доходили до предела, смертная казнь оставалась последней мерой способной заставить армию сражаться. Пример тому давал военный министр Франции Мессими, который в одном из ответов на сообщение об отступлении французской армии писал: «Я получил вашу телеграмму, сигнализирующую об упадке духа. Против этого нет другого наказания, кроме предания немедленной казни: первыми должны быть наказаны виновные офицеры. Для Франции существует сейчас только один закон: победить или умереть»[890]. «Мильеран, сменивший на посту военного министра Мессими, издал 1 сентября 1914 г. циркуляр, коим предписывалось военному командованию не передавать на рассмотрение правительства ходатайства о смягчении приговоров военных судов по делам «об упадке духа», а Пуанкаре отказался от… прерогативы помилования в отношении осужденных на смерть солдат»[891].

Два примера касались русских солдат сражавшихся во Франции: в августе 1916 г. одна из русских бригад взбунтовалась, порядок был водворен решительными действиями французских войск, по итогам около 20 взбунтовавшихся солдат были расстреляны[892]. Второй случай произошел через полгода в 1917 г. «Получив известие о Февральской революции в России, солдаты отказались сражаться на Западном фронте, и потребовали возвращения домой. В ответ полки были разоружены… Солдаты были отправлены на каторжные работы в Африку и лишь немногим удалось затем вернуться домой»[893].

В итальянской армии «дисциплина… отличалась большей жесткостью. Так было, поскольку итальянский главнокомандующий ген. Л. Кадорна считал, что социальная неустойчивость его армии требует наказаний за дисциплинарные нарушения со строгостью, какой не знала ни немецкая армия, ни ВЕР[894] — например, массовые казни и наказание по жребию»[895].

Белая армия

«Будучи убежденным сторонником института присяжных для общего гражданского суда и общегражданских преступлений, я, — указывал главнокомандующий вооруженными силами Юга России ген. А. Деникин, — считаю его совершенно недопустимым в области целого ряда чисто воинских преступлений, и в особенности в области нарушения военной дисциплины. Война — явление слишком суровое, слишком беспощадное, чтобы можно было регулировать его мерами столь гуманными. Психология подчиненного резко расходится в этом отношении с психологией начальника, редко поднимаясь до ясного понимания государственной необходимости… Пока существует армия и ведется война, закон и начальник должны обладать всей силой пресечения и принуждения, направляющей массу к осуществлению целей войны»[896]. «Судебные уставы не обладают в военное время решительно никакими реальными способами репрессий, кроме смертной казни…, — пояснял Деникин, — Мы писали суровые законы, в которых смертная казнь была обычным наказанием»[897].

Смертная казнь применялась ко всем дезертирам: не только с поля боя, но и с этапа мобилизации, и даже в казачьих частях. Примером в данном случае мог служить приказ командующего Донской армией ген. Денисова от 26 апреля 1918 г.: «Высылается карательная экспедиция, дабы силой оружия прекратить вредную пропаганду и заставить заблуждающихся (казаков) в настоящий тяжелый момент встать на защиту края… Всякое уклонение или держание нейтралитета будет беспощадно караться вооруженной силой»[898].

Все станичники обязывались вступить в ряды восставших или предстать перед военным судом «за измену». Дезертиры, уклонявшиеся от «казачьего дела», должны были быть казнены[899]. В марте 1919 г. новый атаман Богаевский издает приказ о создании специальных отрядов из надежных казаков для ловли дезертиров, с придачей к ним полевых военных судов: «Наказания, применяемые судом, должны быть только двух видов: 1) порка розгами или плетьми; 2) смертная казнь. При определении наказания не стеснять судей никакими законами, а судить по целесообразности и по совести»[900].

К подобным мерам прибегали и на Севере России, однако физические меры наказания, как правило, приводили к прямо противоположным результатам. Например, член правительства П. Скоморохов сообщал генерал-губернатору Северной области ген. Е. Миллеру относительно восстановления в белой армии, в виде наказания, пыток и порки: «Раздевание донага и порка — порка до остервенения, до сладострастия. Неистовый крик и бред истязаемых и похотливое хихиканье истязателей. Окровавленных и истерзанных, одних выводят, других вытаскивают. Сильнее и стремительнее электрического тока весть разносится по всему фронту. Среди солдат, утопающих в неизвестности, страхе и сомнениях, живущих вследствие этого не сознанием, а только нервами, власть разрастается и ширится и претворяется в форму озлобленности — стихийной ненависти»[901]. Установленная правительством Северной области высшая мера наказания следовала: за неподчинение начальству, отказ от участия в бою, сдачу в плен, за «всякое способствование неприятелю» и т. д.[902]

Командующий Сибирской «белой» армией А. Гришин-Алмазов приказывал: «Уклоняющихся от воинской повинности граждан арестовывать…, для суждения по законам военного времени. По отношению к открыто неповинующимся закону о призыве, а так же по отношению к агитаторам и подстрекателям к тому должны применяться самые решительные меры, до уничтожения на месте преступления»[903]. Командующий фронтом в колчаковской армии, ген. Сахаров приказал выставить заградотряды для задержания всех мужчин в возрасте от 18 до 45 лет: «Армия требует помощи, и, я… найду в себе силы заставить малодушных дать эту помощь»[904].

Атаман Оренбургского казачества ген. А. Дутов установил смертную казнь за малейшее сопротивление властям и за уклонение от воинской службы[905]. «Война