в большом числе этих элементов было неизбежно в мелкокрестьянской стране в момент невероятной разрухи, и с ними предстоит борьба во сто раз более трудная, никакой эффектной позиции не обещающая, — борьба, которую мы только-только начали»[817].

Строительство Красной армии началось на «обломках старой» — царской армии[818]: 70 % добровольцев, вступивших в нее, согласно опросу, проведенному Высшей военной инспекцией осенью 1918 года, — ранее служили в императорской армии[819]. «Какая сила двигала этих людей, смертельно уставших от войны, на новые жестокие жертвы и лишения? — задавался вопросом Деникин и тут же сам отвечал, — Меньше всего — преданность советской власти и ее идеалам. Голод, безработица, перспективы праздной, сытой жизни и обогащения грабежом, невозможность пробраться иным порядком в родные места, привычка многих людей за четыре года войны к солдатскому делу, как к ремеслу…, наконец, в большей или меньшей степени чувство классовой злобы и ненависти, воспитанное веками и разжигаемое сильнейшей пропагандой»[820].

Пример того, что представляла собой Красная армия на том этапе, давал член Реввоенсовета 10-той армии А. Окулова в ЦК РКП(б): командный состав красноармейских частей, «до сих пор являясь выборным, зависит от настроения массы, для поддержания своего положения нередко прибегает к демагогии, льстит массе и попустительствует многому, что разлагает армию. Громаднейшие обозы некоторых частей, где скрываются тысячи мародеров, дезертиров и лодырей, как саранча опустошают окрестности, пожирают снабжение, сеют панику и разложение… Частью в силу того, что творит 10 армия среди мирного населения, и может быть больше всего именно по этой причине, мы ведем войну среди неприятельской страны. В некоторых дивизиях… мародерство носит массовый характер и принимает очертания правильно организованного промысла, деятельность этих хищников не различает ни социальных положений, ни пола, ни возраста… В результате при приближении наших войск мирное население нередко вооружается, оказывает нам отчаянное сопротивление, а при поражении повально бежит, захватывая с собой все, что можно, а остальное пряча или уничтожая»[821].

С теми же самыми проблемами столкнулось, с началом мобилизации, и командование Белых армий. Мобилизованные, по словам «белого» ген. В. Марушевского делились на «две категории: старых солдат, «уже прошедших школу разложения в революционный период» и новобранцев, которые были лучшими элементами, т. е. люди «с еще неразложенной нравственностью»»[822]. Марушевский делился личным опытом от посещения одной из частей Северной области: «Лица солдат были озлоблены, болезненны и неопрятны. Длинные волосы, небрежно одетые головные уборы, невычищенная обувь. Все это бросалось в глаза старому офицеру, и видна была громадная работа, которую надо было сделать, чтобы взять солдат в руки. Все эти мелочи имеют громадное значение, и вовсе не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы определить…, что дисциплины в части нет…»[823].

Борьба с этими явлениями велась с самого начала формирования Красной армии, показательным в этом отношении является тот факт, что одновременно с принятием Конституции, решение съезда V съезде Советов, прошедшего в начале июля 1918 г., постановляло: «Хулиганские элементы, которые грабят и насилуют местное население или устраивают мятежи, шкурники, трусы, дезертиры, которые покидают боевые посты, должны караться беспощадно»[824].

Но еще большее значение для создания армии имела организация мобилизационного аппарата. Именно «слабость военного аппарата на местах — была, пожалуй, — по мнению О. Файджеса, — самой серьезной трудностью, стоявшей перед большевиками в 1918 году. Все военные власти, докладывая о ходе мобилизационной кампании в провинциях в течение этого лета и осени, подчеркивали в качестве своей главной проблемы отсутствие опытных администраторов, агитаторов и инструкторов»[825].

Несмотря на все трудности к 1921 г. Красная армия достигла своей максимальной численности в 5,5 млн. человек, правда, как замечает Файджес, эта численность была чисто номинальной, реальное количество сражающихся было в разы меньше[826]. «Мы мобилизовали миллионы, — подтверждал Троцкий в декабре 1919 г., — но наши штыки исчисляются сотнями тысяч»[827]. Действительно, например, в октябре 1920 г. из 5 млн. военнослужащих 2,6 млн. находилось в военных округах, 390 тыс. в запасных армиях, 160 тыс. в «трудовых армиях» и только 1 780 тыс. на фронте, причем на главных фронтах (Польском и Врангелевском) — 581 тыс. чел, из них в боевых частях — 150 тыс.[828]

Соотношение между бойцами и едоками, по подсчетам Н. Мовчина, во время гражданской войны достигало соотношения 1:3 на фронте и 1:10–14 во всей Красной Армии[829]. Ген. А. Свечин в своей «Стратегии» приводил сопоставимые цифры, но при этом отмечал, что они были не исключением, а правилом и для царской армии[830]:

Наглядно эта особенность проявилась еще во время русско-японской войны, во время которой (в июле 1905 г.) начальник штаба армии Куропаткина докладывал: «Из наблюдений над численным составом войсковых частей во время бывших боев командующий армией усмотрел, что из положенного быть в строю числа нижних чинов на деле участвуют в бою не более трети состава, а две трети нижних чинов части обыкновенно отсутствуют и в бою непосредственного участия не принимают»[831]. «При существующих порядках — указывал в 1906 г. по итогам русско-японской войны ген. Е. Мартынов, — Россия на бумаге располагает многочисленной армией, в действительности же военное могущество ее совсем не так велико»[832].

С началом Первой мировой войны ситуация не изменилась. Этот факт констатировался: в донесении конца 1915 г. начштаба Верховного Главнокомандующего М. Алексеев[833]; в январе 1916 г. в поданной на имя Николая II записке 28 членов «Особого совещания по обороне»[834]; в докладе от 20 октября 1917 г. последнего военного министра Временного правительства А. Верховского[835]. Подводя итог Первой мировой войне ген. А. Свечин, отмечал, что в русской армии уже при первой мобилизации на 1-го строевого бойца на фронте приходилось 2 нестроевых, а затем это соотношение превысило 1:3, в то время как во французской армии соотношение строевых и нестроевых составляло 1:0,5, а в германской — 1:0,85[836],[837].

Подобное соотношение было и в белых армиях. Например, из огромной колчаковской армии, по словам Будберга, в «800 тыс. ртов», в строю находилось всего «70–80 тысяч штыков»[838]; боевая численность дивизии насчитывала 400–500 штыков при 6–8 тысячах нестроевых и штабных чинов с обозами в 4–4,5 тысячи повозок[839]. В июне 1919 г., подтверждал ген. Д. Филатьев, «в строю оказывалось всего 70 тысяч бойцов, которых обслуживали: штаб главнокомандующего, 5 штабов армий, 11 штабов корпусов и 35 штабов дивизий…[840], в то же время у красных против нас действовала одна армия, из 3–4 дивизий и 2–3 конных бригады[841], и эта-то сравнительная горсточка и разбила, в конце концов, наши