Неужели это происходит в той же самой стране, в которой, согласно многочисленным исследованиям, дети получают лучшее в мире образование? Выясняется, что радужная картина, представляющая опередивших всех на свете шанхайских детей, рисуется на основании всего лишь однократного PISA-исследования. С тем же успехом можно было бы судить о стандартах британского и американского образования на примере лучших частных школ этих стран.

Впрочем, PISA-тестирование проводилось не только в Шанхае, но и еще в девяти китайских провинциях. Андреас Шлейхер отозвался о результатах, показанных китайскими школьниками в сельской местности, также как о «замечательных». Однако при этом китайское правительство не разрешило OECD опубликовать конкретные цифры — удивительное решение, в случае если результаты и в самом деле столь выдающиеся. К тому же и тесты PISA не всегда можно считать непогрешимыми. Одно исследование аргументированно доказывает, что в своей табели о рангах PISA занижает результаты британских школьников относительно их сверстников в других странах. Соответственно результаты учащихся из других стран, включая Китай, вполне могут оказаться завышенными.

Огромные государственные инвестиции в образование и науку в Китае — одна из любимых тем западных СМИ, поскольку это легко вписывается в распространенное представление о превращении Китая в мощную супердержаву. Вложения в эти отрасли несомненно растут. За последнее десятилетие ежегодные расходы Китая на научные исследования и разработки в реальном исчислении возросли на 20 процентов. Тем не менее важно рассматривать эти цифры в более широком контексте. Совокупные государственные затраты Китая на образование всех уровней составляют примерно 4,5 процента от ВВП, при том, что для развитых стран этот показатель колеблется от 5,5 до 6 процентов, в то время как бедная Бразилия с ее, как и у Китая, быстроразвивающейся экономикой расходует на образование 5,5 процента своего ВВП. Таким образом, в смысле финансирования образования Китай уступает не только государствам с высоким уровнем дохода, но и равным ему по положению развивающимся странам. И при всех разговорах о грядущем господстве Китая в сфере университетского образования, нам не следует забывать, что в 2009 году менее 5 процентов взрослого населения страны трудоспособного возраста имело за спиной какую-либо форму высшего образования; этот показатель можно сравнить соответственно с 27 процентами в Европе и 41 процентом в Америке. Этой стране предстоит еще страшно много наверстывать, чтобы выйти на мировой уровень.

Нам может казаться, что китайская система обучения всегда строилась на основе классической конфуцианской философии, однако великий мудрец наверняка ужаснулся бы тому, что было проделано со многими поколениями китайских учащихся якобы во имя его учения. Конфуций ясно высказывал свою убежденность в том, что в центре процесса познания должно находиться понимание, а не просто запоминание. «Опасно думать, не уча, — предупреждает он, — но тот, кто заучивает, не думая, тратит время понапрасну». Творцы императорского экзамена, назначением которого было тестирование способности экзаменуемого к запоминанию больших кусков классических текстов, проигнорировали это предупреждение. Результаты оказались весьма плачевными. Сейчас принято считать, что старые экзамены оказались одним из интеллектуальных ограничений, вследствие которых Китай, несмотря на великие изобретения своей начальной истории, оказался неспособен на научный прорыв, благодаря которому стала возможна индустриальная революция на Западе в XVIII веке. Создатели «гао као» также оставили без внимания предостережение Конфуция. Наивысшие баллы «гао као» присуждает прежде всего за запоминание материала. Его критическое осмысление и творческий подход не важны. В разговоре со мной один профессор с горечью сравнивал западную традицию скептицизма в познании с присущим Китаю упором на механическое усвоение неизменной премудрости. «В Древней Греции было принято подвергать сомнению авторитеты, идеи, все, что угодно, — говорил он. — Конфуцианская система всегда была клеткой. Если в вас есть творческое начало, вам предоставят клетку побольше. Но никому не позволено выходить за пределы клетки». Это не просто стереотип. Как-то в лондонском Сохо, в ресторане, китайский бизнес-консультант средних лет описывал мне, как трудно ему было адаптироваться к западной системе образования, когда в 1990‑х он поступил учиться в британский университет на степень магистра и ему задали написать его первую работу. «Я воспроизвел кусок текста из книги, — рассказывал он, — но профессор сказал мне: «Нет-нет, я хочу знать, что вы по этому поводу думаете». Я такое услышал впервые в жизни».

Через подобный опыт проходят, как правило, все студенты, приезжающие учиться из Китая на Запад. Пекинская журналистка Хелен Гао рассказала мне о начале своего обучения в западном университете: «Аналитические эссе, которые я должна была писать на экзаменах по истории, казались мне пугающе, неестественно лишенными структуры по сравнению с прямолинейными вопросами с вариантами ответа, как это раньше всегда бывало при сдаче экзаменов. Я привыкла к жесткому формату дискуссионных тем для сочинений, для которых мне приходилось запоминать сотни абзацев, чтобы потом расположить их наподобие элементов пазла. Письменные работы в характерном для западного образования стиле, например, о значении символов в романе, требовали умения эмоционально и творчески мыслить, к чему мои китайские преподаватели совершенно меня не подготовили».

Но, может быть, китайская система пригодна, чтобы готовить студентов к работе в отечественном народном хозяйстве, на благо китайского общества, живущего по законам, столь отличным от западных? Проблема, однако, состоит в том, что заложенный в «гао као» метод обучения, по-видимому, неэффективен и на китайской почве. Почти никто из выпускников школы, показавших лучшие экзаменационные результаты, не добивается заметных успехов в дальнейшей жизни. Исследование, посвященное судьбе тысячи выпускников, набравших самые высокие баллы на экзамене «гао као» в период между 1997 и 2008 годом, выявило, что «никто из них ничем не проявил себя в сфере науки, бизнеса или политики».

«Гаокаоизм» порождает и ряд других проблем. Из-за исключительной значимости экзамена школы привязывают денежное вознаграждение учителей к результам их учеников на экзамене. Чем больше выпускников учителю удастся протолкнуть в хорошие университеты, тем выше будет его премия. Этот аспект китайской образовательной системы, заключающийся в материальном стимулировании и обязанный более теории свободного рынка Милтона Фридмана, нежели учению Мао, приводит к пагубным побочным эффектам, заставляя учителей требовать от учеников нескончаемой зубрежки, не уделяя внимания действительному пониманию материала.

Конечно, жалобы учеников на учителей можно услышать в любой точке земного шара, однако в Китае степень отчуждения между ними достигла предельного уровня. Журналист и выпускник китайского университета Эрик Му живо описывает свое отвращение к системе, при которой оскорбительное обращение учителей с учениками и преподавание, откровенно ориентированное лишь на занятие высокой позиции в ранговых таблицах, являются повседневной реальностью. Mу рассказывает, что после окончания «гао као» он «вышел из помещения, ощущая себя выброшенным презервативом, использованным и пустым». Хань Хань, блестящий молодой автогонщик и самый популярный в стране блогер, сравнивает учебу в китайской школе с принятием душа, не снимая пальто. «Система образования нацелена на нивелирование личности, как будто это производство палочек для еды, — говорит он. — Идеальные палочки должны быть все абсолютно одинаковой длины».