Каждый раз, когда я мечтаю оказаться в другом месте, я начинаю считать. Возможно, поэтому я так часто замыкаюсь. Или это связано с лекарствами, которые я принимаю уже несколько недель. Когда доктор Санчес подняла тему таблеток, я твердо сказала: «Нет». Тогда было сложно признать, что мне нужна профессиональная помощь. После долгой консультации с моим новым психологом я все-таки решилась на таблетки. Похоже, этот факт успокаивает моих родителей. Хотя в первые недели мне и было хреново. Я нервничала, случались истерики, меня постоянно тошнило, пока мне не прописали дополнительное лекарство для желудка. Сейчас немного лучше, но аппетита все равно нет, а еще в голове чертов туман.

Оставшуюся часть разговора я пропускаю мимо ушей. Почему нет? Они продолжают без меня, независимо от того, киваю я, качаю головой или не отвечаю вообще. Хотя их озабоченные взгляды не ускользают от меня. Когда придет время и все встанут, я тоже это сделаю.

Психолог подает мне руку и тепло улыбается.

– До следующего раза, Хейли.

Она произносит это так, словно непонятно, когда мы встретимся снова, хотя родители четко запланировали даты как моих индивидуальных сеансов, так и семейной терапии еще несколько недель назад. Следующий наш сеанс – через три дня.

– До встречи, – коротко отвечаю я и направляюсь к двери, но замечаю, что мама и папа не трогаются с места.

– Иди вперед, дорогая, – мама выдавливает из себя ободряющую улыбку. – Мы сейчас придем.

Это означает, что они хотят поговорить с психологом наедине, то есть втроем. Возражать бесполезно. Да и что я должна сказать? Извините, но я хотела бы быть тут, когда вы будете говорить обо мне? Конечно, нет. Поэтому я киваю и выхожу из комнаты, но не закрываю за собой дверь полностью, а только ее прикрываю. Почему я остаюсь рядом с ней, не знаю. Может быть, потому что прослушала этот сеанс терапии. Может быть, также и потому, что я хочу услышать то, что они, кажется, не в состоянии сказать мне в лицо.

Мне и правда не следует подслушивать, но поскольку другого выхода нет, я прислоняюсь спиной к стене и впервые за день по-настоящему сосредотачиваюсь на разговоре.

– Ей не лучше, – голос мамы звучит разочарованно. Почти безнадежно. – Она уже месяц как вернулась домой. Мы регулярно посещаем ваши сеансы на протяжении четырех недель. Почему ей не становится лучше, доктор Пиятковски?

Пиятковски. Точно. Так зовут психолога.

– Ваша дочь скорбит, как и вы, миссис ДеЛука, – отвечает доктор Пиятковски тем успокаивающим тоном, с которым я уже знакома. – Дайте ей время. Может пройти несколько недель, прежде чем будет достигнут желаемый эффект от лекарств и Хейли будет готова должным образом принять терапию. Каждый человек скорбит по-своему. Иногда родственникам трудно понять, что происходит в душе у другого члена семьи. Вы оба потеряли ребенка, Хейли – свою сестру-близняшку. Ваша дочь иначе справляется с потерей, чем вы.

– Это я понимаю, – отвечает мама, но звучит это так грустно, что я бессознательно обнимаю себя руками. – Но Хейли не скорбит. Поверьте, я знаю, как выглядит дочь, когда скорбит. Ее близкий друг неожиданно умер в начале этого года…

Все во мне застывает. Леденеет.

Джаспер? Она говорит о… Джаспере? Я не понимаю, откуда она вообще об этом узнала. В то время я училась в колледже, как и Кэти. И Кэти была единственной, кому я рассказала о Джаспере. Она держала меня за руку, когда я плакала. В течение нескольких недель она прикрывала меня на семинарах или подделывала мою подпись, когда посещение было обязательным, просто для того, чтобы мне не пришлось принуждать себя идти на учебу. Неужели она рассказала об этом родителям? Я пытаюсь вспомнить то время, но все так расплывчато. Родители навещали нас до или после того уик-энда в Сан-Диего, это там папа покупал нам так много мороженого и сладостей, что нам с Кэти чуть не стало плохо? Я уже не знаю.

– Она отстраняется, – продолжает мама. – Я чувствую это. Она едва похожа на саму себя.

– Но Хейли и раньше была тихой девочкой, – задумчиво добавляет папа.

– Не такой, – возражает мама. – Кэти всегда была самой шумной, а Хейли – самой спокойной из близнецов – это правда. Но сейчас все выглядит так, будто… будто она не здесь.

– Такая отстраненность – абсолютно нормальный этап борьбы с утратой, – мягко напоминает доктор Пиятковски.

– Но… но… Что мы можем сделать? – плачет мама. Я слышу это по ее голосу.

Я крепче вонзаю ногти в ладони. Боже, не хочу быть здесь. Но больше всего на свете я не хочу, чтобы мама переживала. Она и так достаточно страдала. Неужели ей на самом деле придется пройти через это вновь? Если бы я могла, то остановила бы все немедленно. Но я просто не знаю как. Паника и сомнения заставили меня в то страшное утро в Фервуде упаковать свои вещи, отправить прощальное письмо родителям и поехать на смотровую площадку с пачкой снотворного, банкой обезболивающего и бутылкой воды. Я все еще помню это, но не чувствую ничего. Вообще-то я почти ничего не чувствую, как если бы кто-то завернул меня в вату и заглушил таким образом мои мысли и эмоции. Я знаю, что не должно быть так, как раньше, но сейчас… сейчас я просто чертовски устала.

– Дайте вашей дочери время… – раздается голос психолога. – Как вам известно, при лечении возможны побочные эффекты, и может потребоваться некоторое время, прежде чем мы подберем правильное лекарство для Хейли. Кроме того, не редкость, что у переживших утрату близнецов развивается тяжелая депрессия. Симптомы Хейли говорят об этом. Будьте снисходительны к ней, не подталкивайте ее к разговорам о Кэти или о своих чувствах.

Папа тяжело вздыхает:

– Она передвигается как призрак, заползает в свою комнату, плохо спит. И слишком мало ест, думаю, мы что-то упускаем. По-моему, она скучает по дому.

– По дому? – с тревогой повторяет мама. – Но она дома!

Я несколько раз сглатываю. Сердце начинает биться сильнее, а глаза жжет. Я смотрю в потолок, стараясь не моргать, но все равно горячие слезы бегут по моим щекам, я поспешно вытираю их рукавом.

– Разве? – спрашивает папа так тихо, что я едва его слышу. – На протяжении последних двух лет именно общежитие в Сан-Диего было ее домом. Комната, которую она делила с Кэти. Всю жизнь сестра была ее домом и убежищем. Но разве ты не заметила, как она изменилась в Фервуде? Как она вела себя с людьми? Что там она по-прежнему улыбалась? Она не задерживалась в одном и том же месте дольше нескольких дней, но пробыла в том городе три летних недели. А может… может, она нашла там друзей, которые стали ей как семья, как новый дом – хотим мы это признавать или нет.

Я зажмуриваюсь, в голове всплывает воспоминание о том, как папа поймал меня с телефоном и я не смогла ему соврать. Я не сказала, что регулярно общаюсь с Чейзом, но призналась, что все еще поддерживаю связь с Лекси и Шарлоттой. Даже Клэй и Эрик время от времени мне пишут, присылают смешные картинки вперемешку с их фотографиями из Фервуда. Я сказала папе, что скучаю по городу и ребятам, но никогда бы в жизни не подумала, что он так близко все воспримет. Что он вообще это запомнит.