Ольгерда присела в мягкое креслице и сложила руки на коленях. Она сосчитала про себя до десяти… до двадцати… ничего не происходило. Может, три капли — маловато? Все ж человек он крупный и…

Порфирий Витюльдович встрепенулся вдруг и охнул, схватившись за голову. Согнулся.

Позеленел.

И опрометью бросился в уборную. Ан нет, достало и трех капель.

Свою чашку Ольгерда приняла изящно. Кофий в заведении варили неплохой, а вот круассаны свежайшие да с клубникою, да со сливками взбитыми, были вовсе великолепны.

— Что… — Порфирий Витюльдович явился, мрачен и свиреп, впрочем, банный халат бледно-зеленого колеру, украшенный коронами, этой свирепости несколько убавлял. — Что ты мне подлила?

— «Ясный разум», — она не собиралась скрывать. — Мне показалось, пойдет на пользу.

— Ага…

Он поскреб бороду, насупился.

— Зачем пришла?

К счастью, выяснять, откуда взяла она запретное зелье, не стал. Да и вовсе сделал вид, будто бы ничего такого не произошло.

Хорошо.

— По делу, — Ольгерда отставила чашку. — Присядь. Возможно… я ошибаюсь. Скорее всего ошибаюсь, но попытаться стоит.

Она сделала глубокий вдох.

— Мне двадцать семь. Не столь юна, как бы хотелось. Не столь талантлива… как бы хотелось, — она позволила себе кривоватую усмешку. — Не столь богата…

— Как бы хотелось? — хмыкнул Порфирий Витюльдович.

— Именно. В театре меня терпят. Пока. Надолго ли их терпения хватит? И мне подумалось, что пора бы в этой жизни что-то да изменить.

Она провела ногтем по подлокотнику, чувствуя каждую жесткую ниточку. Еще не больно, но уже почти…

— Я заметила твой ко мне интерес. И хотела бы предложить сделку. Тебе нужна жена.

Молчание.

Бровь приподнята. Удивление изображает? Не без того. Только смеяться не спешит. И ладно. Она бы не вынесла смеха.

— Конечно, ты можешь найти кого… помоложе… какую-нибудь невинную деву с отменной репутацией, с неплохим приданным.

— Могу.

— Но полагаю, тебя они не устраивают, — она позволила себе взглянуть на собеседника. Ишь, сел, руки на груди скрестил. А халат-то на плечах натянулся, того и гляди треснет. Не рассчитаны местные халаты на этаких гостей. — Иначе ты бы давно женился… тебе с такими вот барышнями приличного толку невыносимо скучно. Да и приданое… своих денег хватает.

— Поэтому ты?

— Почему нет? Я не юна. И врать не стану, что невинна… зато практична. Мне сложно задурить голову каким-нибудь… романчиком. Я точно знаю, что за всеми этими романчиками…

— Что?

— Сладкая славная ложь, — Ольгерда все-таки не выдержала, поднялась. — Я тоже когда-то мечтала, что однажды появится прекрасный шляхтич и спасет меня…

— От чего?

— Не важно, — она махнула рукой. — Глупости все это. Я красива. У меня отменный вкус, а тебе, уж поверь, его не хватает. Не знаю, кто тебя одевает, но он делает это, явно над тобой издеваясь… и дом, полагаю, такой же… ты привык покупать, что подороже, не особо задумываясь о том, как одно сочетается с другим и… и раньше это не имело значения, но теперь… я не дура. У тебя дела с Хольмом. И явно ты станешь еще богаче. Откроются многие двери в Познаньске… и на тебя станут смотреть иначе, оценивать… смеяться. Ты ведь тоже не любишь, когда над тобой смеются?

Он хмыкнул.

И бороду поскреб.

И хоть бы сказал что…

— Ты хорош в своем деле, но перед титулами робеешь, а робких сожрут и не подавятся. Тебе нужен кто-то рядом, способный дать отпор.

— Ты, что ли?

— Я, — она повела плечиком. — Поверь, я еще та стерва. И я с удовольствием перегрызу глотку любому, кто попытается разрушить мою новую красивую жизнь.

Вот так.

Откровенно.

И молчит… все еще молчит…

— Конечно, ты скорее видишь во мне любовницу, но… я устала быть чьей-то любовницей, поэтому или так, или никак…

— Если откажусь?

Не откажется, она вдруг поняла это явственно, и сердце заколотилось от этакой удачи. Но Ольгерда не зря была примой, пусть и уездного театра.

— Найду того, кто согласится… быть может, больше не стану откровенничать.

Она остановилась у зеркала. Нахмурилась: волосы растрепались, теперь спутаются, замучаешься вычесывать. И шляпка сбилась. Шляпку она поправила, делая вид, что только ею, только шляпкою одной и заинтересована. А он все молчал.

Ждал.

— Что ж, — Ольгерда повернулась к двери. — Не пей больше… пьют слабые, а ты сильный. Ты найдешь того, кто свел твою сестру…

— Погоди, — он все ж встал и руку протянул. — Присядь. Я… знаешь ли, не каждый день мне тут такие предложения делают.

Ложь.

Не такие, но делали. Не может быть, чтобы купец с его-то состоянием и не женат был. Предлагали. И партнеры деловые, и… и всегда найдется изрядно охотниц, что на мужчину, что на кошель его. Однако Ольгерда подчинилась.

— Актерствовать не дам, — сказал он.

— И не надо. Наактерствовалась уже…

…почему-то мысль о расставании со сценой не причинила боли. Наверное, права была старуха, говоря, что Ольгерда в театре случайный гость. Для тех, истинных, которые живут самим духом театральным, уйти со сцены равносильно приговору.

— И характер у меня тяжелый. Как скажу, так оно и будет, — он еще кулачищем по столику бахнул, тот и закачался.

— Посмотрим, — Ольгерда позволила себе улыбку.

— Детишек…

— Тут как боги дадут…

— Не врешь. От и ладно… от и хорошо… завтра в храм пойдем или тебе там чего надобно? Платьев там? Еще какой филиперди? Погодь… — он поднялся и вышел, чтобы вернуться с бумажником. Вытащил стопку ассигнаций, которую протянул Ольгерде. — На от, а то ж мало… бабам завсегда мало…

— Спасибо, но…

— Я сказал, бери… — он насупился. — Чтоб завтре раскрасавицей была…

…и Ольгерда, не выдержав, рассмеялась. А все-то оказывается просто. Куда как проще, чем ей представлялось. И быть может, эта новая жизнь у нее сложится?

Должна.

…их взаимная ненависть была куда крепче и надежней иной любви.

Из воспоминаний некой панны Тушлаковой о своих дядьях.

…он явился пополудни, как и обещал. Незваный гость в сером двубортном пиджаке, какие уже и в провинции-то из моды вышли. Штаны со штрипками. Туфли остроносые, пропыленные. В руках саквояжик. В петлице — чахлая гвоздичка.