Семеркет положил на пол сломанную голову Имсети, наклонил канопу к свече и заглянул внутрь. Как он и ожидал, внутри был предмет, завернутый в льняную ткань, напоминавший кусок гнилого дерева — обработанная для сохранности печень царицы Таусерт.

По опыту, полученному в Доме Очищения, Семеркет знал, что печень сперва высушили в соде, потом завернули в полоски ткани, затем поместили в эту канопу, а после налили в сосуд густую кипящую смолянистую смесь можжевельника и лавра. Судя по тому, каким резким был запах, дознаватель решил, что, кем бы ни была эта Таусерт, она умерла не очень давно. Странно, что он никогда не слышал о ней, не видел никаких надписей, где бы упоминалась эта царица, никаких стел с ее фигурами, никаких картушей с именем.

Канопу похитили из гробницы, это было совершенно ясно. Но кто же вор — сам Панеб или торговец по имени Аменмес? В любом случае, Панеб должен был знать, что кувшин краденый. Это само по себе было преступлением, хотя многие знатные люди — даже сами фараоны — коллекционировали ради забавы могильные принадлежности древних династий.

Семеркет нагнулся, чтобы подобрать сломанную голову Имсети. Наклонив свечу, он капнул воском на место скола, а потом тщательно склеил дна куска пробки. Продержится, хотя и не вечно…

Чиновник так сосредоточился на своей задаче, что, почувствовав прикосновение чего-то мягкого к ногам, громко задохнулся, подпрыгнул и почти выронил канопу.

На Семеркета глядела Сукис, явно недовольная его трусостью. Кошка насмешливо замяукала.

Боясь, что ее услышит Панеб, дознаватель приложил палец к губам, тщетно пытаясь заставить ее замолчать. Медленно двинувшись через комнату, где спал десятник, он вернул сосуд в сундук, откуда тот был извлечен. Семеркет надеялся, что утром Панеб решит, что сам положил канону туда и не станет слишком внимательно рассматривать сосуд, чтобы обнаружить на нем трещину или пятна копоти.

На цыпочках Семеркет вышел из комнаты, вернувшись к очагу, где горела свеча. Ровный гул дыхания Панеба все еще звучал вдалеке, и чиновник в сопровождении Сукис обыскал дом десятника. В приемной он нашел рабочую сумку мастера. В ней были медные резцы всех размеров, шила, кисти из свиной щетины, деревянные колотушки. Ничего, сделанного из голубого металла.

Вернувшись в кухню, Семеркет услышал протяжное мяуканье Сукис. Подняв свечу, чтобы лучше осветить комнату, он увидел кошку перед лестницей, ведущей в подвал. Животное быстро исчезло в темноте.

Чиновник последовал за ней. Он поймает ее и быстро уйдет. Оглядевшись в подвале, он увидел обычные пожитки — запечатанные кувшины с пивом и вином, старую сломанную мебель, запасное постельное белье, мешки пшеницы и хмеля. Но там находилось и нечто странное: в дальний угол явно преднамеренно свалили много разного барахла.

Панеб бросил туда все, что сумел найти, что попалось под руку.

Семеркет увидел, что Сукис вспрыгнула на эту кучу и пытливо посмотрела на кирпичи. Может, заметила крысу, подумал он. Но кошка взглянула на него и настойчиво замяукала.

Двигаясь как можно тише, повинуясь, как и кошка, некоему инстинкту, Семеркет поднял мешки с зерном и передвинул на другой конец маленького подвала. Он как раз собирался передвинуть кресло, у которого не хватало одной ножки, когда наверху раздались шаги. Сукис, прижав уши, спряталась за мешками с зерном.

Чиновник задул свечу. Панеб поднялся с тюфяка и топал по кухне. В темноте десятник сбил со стола посуду и тупо выругался, когда тарелки упали, разбившись вдребезги на плитках пола. В конце концов, он добрался до нужника. Семеркет услышал громкое журчание: Панеб помочился в чашу. Наконец, десятник со стоном вернулся в спальню.

Семеркет подождал, пока Панеб не начал снова ровно дышать. Хотя дознаватель предпочел бы задержаться подольше и выяснить, что же спрятано под хламом в подвале, он не мог найти кремень, чтобы снова зажечь свечу. Чиновник проклял себя за скудоумие, поняв, что оставил кремень в гробнице Хетефры. Он с трудом сумел добраться до лестницы по темному подвалу и вылез наружу.

Потом Семеркет бесшумно выскользнул из дома Панеба на темную улицу. Сукис мягко бежала рядом с ним.

* * *

Похороны Хетефры состоялись в середине зимы. Как только саркофаг оказался в виду деревни — его тянул на повозке белый бык из храма Диамет, — деревенские женщины начали пронзительно завывать. Их жуткие крики отдавались эхом от стен ущелья. Когда катафалк приблизился, Семеркет увидел, что в глаза быку бросили перец, чтобы заставить животное плакать.

Позади профессиональных плакальщиц, которые выли и рвали па себе волосы, стояли старейшины и их семьи — спокойные, с сухими глазами. Однако Панеб плакал, не таясь. Многие в толпе подходили, чтобы обнять его за плечи и прошептать на ухо слова утешения. Он казался глухим к этим речам, слезы потоком катились по его щекам, и десятник мог только с несчастным видом смотреть на ярко раскрашенный саркофаг своей тетушки.

Ханро стояла рядом с Неферхотепом, вытирая покрасневшие глаза. В кои-то веки сутулый писец стоял, выпрямившись. Но он не пролил ни слезинки, лицо его осталось неподвижным. Кхепура стояла по другую руку от него.

Семеркет вгляделся в лицо старосты женщин, пытаясь прочесть, что на нем написано. Какие бы чувства та ни испытывала, это не было скорбью. Глаза ее рыскали по сторонам, она дергала и мяла свой парик, нервно пытаясь поправить его. Как только женщина посмотрела в глаза Семеркету, тот сразу понял, что именно она чувствует — страх.

По знаку жреца повозку подтащили к воротам кладбища. Несколько жителей деревни ринулись вперед, чтобы поднять гроб на плечи. Добравшись до внутреннего дворика гробницы Хетефры, они поставили ее саркофаг у двери склепа, под маленькой кирпичной пирамидой, чтобы жрица словно стала гостьей на собственных похоронах.

Потом люди выступили вперед с подношениями — корзинами лука, чей резкий запах напомнит Хетефре в следующей жизни, как надо дышать, плоскими ковригами хлеба, кувшинами вина и меда, гирляндами сладко пахнущих цветов. Сама царица Тийя прислала красивое кресло из позолочеиного дерева. Взяв специальный рычажок из металла, выплавленного из упавшего метеорита, жрец приблизился к саркофагу, чтобы выполнить ритуал открывания рта Хетефры. Теперь она сможет снова дышать и говорить, и Панеб выступил вперед, чтобы произнести положенные по обряду слова, поскольку был самым близким из ныне живущих родственников покойной.

— Да останешься ты навеки рядом с Осирисом, Хетефра, — сказал он хрипло, — в полях Иару, в Доме Вечности, который мы сделали для тебя.

Потом обратился к богу загробного мира:

— Осирис, который создал нас, сделай так, чтобы ее лицо снова ярко сияло, подними ее руки и наполни ее грудь своим дыханием.

После этого снова обратился к покойной:

— Открой глаза, Хетефра. Открой глаза.

Голос Панеба прервался, оп не смог продолжить. На его место шагнула Ханро и проговорила заключительную молитву: