– Тут и думать нечего. Ясно, кто распускает слухи. Бояре, будь они прокляты, теперь величают бывшего князя и воеводу жертвой твоего, прости, царского произвола, страдальца за интересы русской знати.

– Это не ново. Не будь Курбского, бояре сделали бы жертвой другого представителя своего сословия. Вернулись бы к князю Старицкому, вспомнили бы Адашева с Сильвестром. Им ничего другого не остается, Малюта. На открытое противостояние со мной никто из вельмож не пойдет. Подленько покусывать – да, но противостоять – нет. Впрочем, недолго осталось им и кусаться.

Ургин вновь не без удивления взглянул на царя.

– Что же ты все-таки задумал, Иван Васильевич?

– Я же тебе уже говорил, князь. То, чего никогда на Руси не было. – Иван Васильевич повернулся к Скуратову. – Есть новости от твоих людей, отправленных в леса?

– Мало, но есть. Кое-кому удалось прибиться к шайкам разбойников. Покуда к мелким, в которых о Кудеяре только слыхали, дел же общих не имели. Но это только поначалу. Всему свое время. Выйдут мои люди на след Кудеяра.

– Следи за этим!

– Конечно, государь. – Малюта почесал затылок. – Позволь сказать, царь?

– Предложить чего-то хочешь?

– А ты как будто читаешь мысли.

– Так у тебя на лице все написано.

– Неужто?

– Говори, что хотел предложить.

Скуратов вздохнул.

– Не надо бы, государь, прощать Курбскому его подлую измену.

– А никто ему и не прощает.

– Я не о том. Необходимо его наказать, да так, чтобы другие бояре, замышляющие бегство к врагам, крепко призадумались бы.

– Продолжай!

– Думаю, надо схватить Курбского, доставить в Москву и казнить прилюдно, на лобном месте.

– Угу! Схватить, пытать, казнить?

– Да, государь. В этом ничего особо сложного нет. Васька Шибанов передал такое же послание печерским старцам. Но не только письмо, но и просьбу оказать помощь. Слышал я, будто литовцы обобрали его до нитки, лишили всего, золота в первую голову. Так вот, надо отправить в монастырь наших верных людей. Те передадут Курбскому, что помощь ему собрана, но потребуют, чтобы он сам за ней приехал. Не в Юрьев, в другое какое-то место. Курбский, нуждающийся в деньгах, явится куда надо. Взять его труда не составит, как и тайно переправить в Москву. Хотя можно нашего беглеца и в Волмере достать.

– Все сказал, Малюта?

– Да, государь! Отдай только приказ, и я лично брошу предателя к твоим ногам.

Иван Васильевич приблизился к Скуратову, тихо, вкрадчиво спросил:

– Ты кому служишь, Григорий Скуратов? Мне или Сигизмунду с нашими заговорщиками-боярами?

Малюта побледнел.

– Да что ты такое говоришь, государь? Конечно, только тебе.

– Тогда почему предлагаешь сделать то, что будет использоваться против меня?

– Прости, государь, но я не понимаю…

Царь прервал верного холопа:

– Сделай я по-твоему, и мои враги только возрадуются.

– Почему? – продолжал недоумевать обескураженный и напуганный Скуратов.

– Отвечай, Малюта, для чего, по-твоему, Сигизмунд сманивал к себе Курбского, воевавшего против него? У польского короля не хватает гетманов? Хватает. Один Радзивилл чего стоит. Король хотел завладеть его богатствами? Но он сам предлагал золото за измену. Так для чего?

– Не знаю, государь. – Скуратов опустил голову.

– А для того, Малюта, что Сигизмунд как раз и рассчитывает, что брехня Курбского на Западе вызовет у меня ярость, и я прикажу любым способом вернуть его для казни в Москву. Полякам нужен мученик, жертва тирана, русского царя. Но я не дам сделать из Курбского мученика. Мое оружие против него и тех, кто стоит за Курбского – не меч, но слово.

– Но тогда, государь, побег Курбского послужит примером для других бояр-изменников. Они вслед за ним понесут ноги на Запад.

– Ну и пусть бегут, коли им удастся. Чем меньше станет этих псов, тем чище будет на Руси. Однако сомневаюсь, что Сигизмунду нужны изменники. Разве что станут они бессловесными холопами да воеводами малых отрядов в войсках гетманов Радзивилла и Хоткевича.

– О том не подумал, государь, прости.

– Думать надо всегда, Малюта. На то тебе и дан Господом разум. Понял?

– Понял, государь.

– Ступай, предупреди княжича Ургина, пусть готовит небольшой отряд стражников. Поеду в Александровскую слободу. Надо писать ответ князю Курбскому.

– Слушаюсь, государь! – Скуратов вышел из палаты.

Иван Васильевич повернулся к князю Ургину:

– Видел советчика, Дмитрий?

– И видел, и слышал. То, что он предложил глупость, не беда. Главное, Малюта верен тебе. Таких людей беречь надо.

– Вот и я о том же. Проехаться со мной в слободу не желаешь?

– А нужен я там буду?

– Ты мне всегда нужен.

– Не раз слышал, благодарю за доверие. В Александровской слободе у тебя и без меня хлопот будет достаточно. Но коли прикажешь, поеду, только дай время собраться.

– Оставайся! Знаю, к тебе люди тянутся. Будут расспрашивать о письме Курбского. Тебе народ поверит, зная наши отношения и твою честность. Так что на Москве ты нужнее, а в слободе я не задержусь. Вернусь, встретимся.

– Да, государь. Позволь идти?

– Иди, князь. Да поможет тебе Бог.

– И тебе тоже.

Князь Ургин вернулся на свое подворье, а царь выехал в Александровскую слободу. Это было в июне 1564 года от Рождества Христова.

В слободе Иван в течение нескольких недель составлял ответ Курбскому. Наконец 5 июля он закончил это знаменитое послание. Под вечер царь еще раз перечитал его, понимая, что данное письмо будет читать не только князь, бежавший за границу.

Иван Васильевич ответил на все обвинения, предъявленные ему Курбским. Он уличал князя во лжи конкретными примерами, доказательно отрицал, что обагрял кровью церковные пороги, объяснял, что мучеников за веру на Руси нет, напоминал о милости и великом жаловании заслуженным людям.

Царь подробно описал собственные унижения и несчастья, которые испытал от бояр, оставшись сиротой. Это было хорошо известно Курбскому, но не людям, живущим на Западе. Поэтому он придал данному факту особое значение. Иван отметил давние отношения Курбского с Сигизмундом.

Государь ясно давал понять, что намерения Курбского бежать были ему известны. Он, учитывая прежние заслуги князя, по сути дела позволил тому уйти за границу, хотя имел все возможности не допустить этого. Русский царь показал польскому королю, что бегство Курбского не являлось каким-либо значительным событием для России.