ужас при виде легкомысленных женщин и игривых кокеток, которых так много развелось при французском дворе со времени Людовика XIV; но самое глубокое, непобедимое отвращение питала она к потомкам разных дворянских выскочек, вылезших из грязи по прихоти Короля-Солнца.

Хотя по обязанности, налагаемой строгим этикетом, она волей-неволей должна была принимать некоторых из этих лиц на торжественных придворных празднествах, на которые они, по обычаю, имели право входа, на своих частных приемах она решительно отказывалась от подобных аудиенций.

Таким образом графиня де Стэнвиль, хотя официально и была принята при большом дворе, благодаря титулу и положению своего мужа, однако никогда еще не была удостоена приглашения в собственный ее величества тронный зал. До королевы Марии дошли смутные слухи относительно прежней репутации «чернокудрой красавицы из Бордо»; одно это прозвище резало ее пуританское ухо.

Ирэна де Стэнвиль, раздраженная тем, что ее ставили на одну доску с маркизами Помпадур, Монтеспан и Лавальер, неоднократно пыталась заручиться помощью и протекцией Лидии, чтобы добиться желанной чести быть лично представленной ее величеству. До сих пор Лидия отделывалась учтивыми, неопределенными обещаниями; но сегодня, преисполненная благодарности к Гастону, она хотела сделать ему приятное и доказать, что в то время, как он рисковал ради нее своей будущностью, а может быть, и жизнью, она помнила его и думала о нем.

Ее личные переживания и горести нисколько не мешали ей исполнять общественные обязанности. Коротенькой запиской известила она Ирэну де Стэнвиль, что в качестве гофмейстерины будет иметь удовольствие сегодня вечером лично представить графиню ее величеству королеве; таким образом 13-го августа 1746 года «красавица из Бордо» присутствовала на этой торжественной церемонии, терпеливо ожидая счастливой минуты, когда она, в своем роскошном платье, уже давно специально заказанном для этого случая, сделает глубокий реверанс пред самой гордой монархиней во всей Европе.

Ирэна стояла поодаль от остальной толпы, в обществе трех самых ревностных своих поклонников, не обращая внимания на болтовню окружающих; на ее задумчивом лице читалась глубокая затаенная грусть.

На вопросы об отсутствии на вечере ее мужа она только молча пожимала плечами.

На хорах оркестр, скрытый за тропическими растениями, играл знаменитый лютет Люлли, единственное из произведений этого композитора, которое допускал строгий вкус королевы. Наконец ее величество подала знак к началу танцев. Она любила смотреть на красиво исполняемые танцы, хотя сама никогда не принимала в них участия. Каждый четверг молодежь танцевала мерный, величественный гавот; иногда вечер заканчивался торжественной паваной. Что касается менуэта, то он считался неприличным. Ее величество сидела в одном из золоченых кресел под балдахином, другое было приготовлено для короля Людовика.

Лидия рассеянными глазами следила за танцующими; иногда королева обращалась к ней, и в силу привычки она отвечала вполне связно и в тех условных выражениях, которые любила королева. Но ее душа была далеко от окружающей обстановки: она летела за Гастоном де Стэнвилем через плодоносные равнины Нормандии. В однообразной мелодии гавота с ее резко отбиваемым тактом ей слышался мерный звук лошадиных копыт, ударяющих о твердую землю. Она совершенно не замечала, что из всех углов пытливые и насмешливые взоры следили за всяким ее движением.

XVI

В то время, как молодежь танцевала, старшие занимались сплетнями, и неуверенность в некоторых фактах придавала их пересудам еще больше интереса.

Особенно увлеклась сенсационной новостью группа в самом отдаленном углу комнаты; шестнадцать танцующих пар кружилось между этой группой и троном королевы, а потому нечего было опасаться, что ее величество услышит легкомысленные замечания относительно злободневного вопроса или что Лидия догадается, о чем идет речь.

Центром этой небольшой группы была хорошенькая и молоденькая мадам де ля Бом, жена красивого мужа, не особенно надоедавшего ей своим присутствием. Там же находились молодой де Лувуа, старая герцогиня де Поншартрэн, Кребильон, известный поставщик скандальных сплетен, и многие другие.

Все они говорили шепотом, радуясь, что музыка заглушает их интересный разговор.

— Мне рассказывал этот мой парикмахер; его сын работал в соседней комнате и говорил, что между ними произошла жестокая ссора, — с подобающей таинственностью сообщила мадам де ля Бом. — Он говорит, что маркиза целых полчаса кричала, выходила из себя, а потом вылетела из комнаты и побежала, как сумасшедшая.

— Англичане вообще очень странные люди, — глубокомысленно заметил Кребильон. — В данном случае я полагаюсь на авторитет мсье Вольтера, который говорит, что английские мужья постоянно бьют своих жен, а он довольно долго жил в Англии, изучая ее нравы и обычаи.

— Конечно, можно ручаться, что лорд Эглинтон, хотя и несколько более цивилизован, благодаря родству с французами, все же унаследовал отчасти врожденную грубость англичан, — с важностью прибавил другой кавалер.

— Понятно, что Лидия не может перенести подобное обращение, — заключила герцогиня.

— Ах! — трагически вздохнула мадам де ля Бом. — Я думаю, что если английские мужья и бьют своих жен, то лишь из ревности. По крайней мере, мне так говорили. Зато наши мужья слишком часто изменяют нам и потому не могут испытывать эти ужасные мучения.

— Вы бы, однако, не хотели, чтобы ваши прелестные плечи испытали тяжесть руки вашего супруга? — сказал молодой Лувуа, бросая восхищенные взгляды на чересчур откровенное декольте молодой женщины.

— Гм… гм… — загадочно произнесла она.

Кребильон бросил инквизиторский взгляд на стоявшую пред ним графиню де Стэнвиль.