уверенность, тогда как мы должны были довольствоваться неясными, хотя и любезными обещаниями, — нежно сказал король.

Лидия пытливо посмотрела на него, и ее охватил какой-то смутный страх.

— В чем уверенность, государь? — спросила она, вдруг перестав танцевать и, повернувшись к нему, посмотрела ему прямо в глаза, — Униженно прошу извинения у вашего величества, но мне кажется, что мы говорим загадками и что ваше величество говорите о чем-то совершенно не понятном мне.

— Ну, ну, в таком случае не будем больше поднимать этот вопрос, — возразил король с утонченной любезностью, — так как, по правде сказать, нам ни на одну минуту не хотелось бы прерывать этот дивный танец. Довольно того, если вы понимаете, маркиза, что ваш король преисполнен благодарности и докажет свою благодарность на деле, хотя его сердце и сгорает от ревности и зависти к счастью другого.

Нельзя было ошибиться в значении слов короля, так как в его глазах появился лукавый огонек. Лидия вдруг почувствовала, как ее щеки вспыхнули от бешенства, вскоре уступившего место непобедимому ужасу.

И все еще она не подозревала истины. Ее ноги по-прежнему скользили в такт, но сердце бешено стучало под жестким корсажем; комната закружилась пред ее глазами; болезненное чувство дурноты готово было овладеть ею. Вся кровь отлила от ее лица, покрывшегося смертельной бледностью. Лидия испугалась, и этот страх был тем ужаснее, что она не могла определить причину его. Она чувствовала приближение неминуемой, еще не осязаемой катастрофы, которая неизбежно должна раздавить ее.

И вдруг Лидия сразу поняла все!

Там, на дальнем конце зала, на ярком золотом фоне портьеры, она увидела Гастона де Стэнвиля, стоявшего с женой и еще двумя дамами среди весело настроенной группы; он сам что-то говорил, смеясь и жестикулируя, фатоватым, изысканным движением тонкой белой руки изредка поднося к глазам золотой лорнет. Под влиянием мимолетного взгляда Лидии на него он быстро опустил лорнет, и их глаза встретились. Испуганный, вопросительный взор Лидии молил об успокоении; в глазах Гастона можно было прочесть насмешку и торжествующее самодовольство; заметив эти перекрестные взгляды, красавица Ирэна громко расхохоталась, презрительно пожав обнаженными плечами.

Лидия не принадлежала к числу женщин, подверженных обморокам или истерикам в минуты острого горя. Даже теперь, когда на нее внезапно обрушилась страшная действительность, которая сломила бы более слабую натуру, она сумела овладеть собою и довести танец до конца. Король, уже заскучавший в обществе этой молчаливой и рассеянной женщины, не пытался больше возобновлять разговор. Она разочаровала его: намеки графа де Стэнвиля позволили ему надеяться, что эта прекрасная мраморная статуя наконец оживет и будет ценным приобретением для веселого кружка его друзей, помогавшего ему забываться от неприятностей его брачной и государственной жизни.

Таким образом их гавот закончился в полном молчании. Людовик совсем захандрил и потому не обратил внимания на перемену в своей даме, не заметил ни ледяного прикосновения ее пальцев, ни смертельной бледности ее лица. Зато он заметил Гастона де Стэнвиля, и в его глазах мгновенно сверкнул тот самый лукавый огонек, который несколько минут тому назад возбудил гнев Лидии.

Трудно сказать, заметила ли она его в настоящую минуту или нет. Одно ей было ясно: она должна скрыть свою душевную муку от глаз этой равнодушной толпы.

С чувством бесконечного облегчения сделала она заключительный реверанс пред своим кавалером, который отвел ее на ее официальное место возле трона. Она почти ничего не видела, так как ее глаза внезапно наполнились горячими слезами стыда и раскаяния. Боясь, что с ее губ сорвется болезненный крик, она крепко стиснула зубы.

— Ты больна, моя дорогая? Уйдем отсюда! — раздался нежный, встревоженный голос ее отца.

Боясь взглянуть на него, чтобы не разрыдаться, она позволила увести себя подальше от шума и яркого света.

— Что с тобой, Лидия? — допытывался герцог, когда они пришли в небольшую, уединенную комнату. — Разве случилось еще что-нибудь? Клянусь Богом, если этот человек еще раз осмелился…

— Какой человек, отец? — прервала его Лидия таким беззвучным голосом, что он с трудом расслышал ее.

Он также выражался неясно, а на сегодня ей уже довольно было недоразумений.

— Как какой человек? — с раздражением повторил герцог Домон. — Разумеется, твой муж. До меня дошли слухи о его обращении с тобой, и клянусь всеми богами…

Он вдруг замолчал, пораженный и испуганный: Лидия разразилась громким, неестественным смехом и хохотала так долго, что герцог стал опасаться, как бы волнения этого дня не подействовали на ее рассудок.

— Лидия, что с тобой? Скажи мне, Лидия! — стал просить он, — Послушай… Лидия, ты слышишь меня?

Казалось, молодая женщина немного пришла в себя, эти взрывы истерического смеха все еще потрясали ее с головы до ног, и она прислонилась к отцу, словно боясь упасть.

— Да, дорогой отец, — довольно связно заговорила она, — я тебя слышу, но попрошу тебя, не обращай на меня внимания. Слишком много случилось сегодня такого, что могло расстроить меня. Может быть, я многое не совсем ясно сознаю. Скажи мне, отец, — прибавила она уже почти совсем твердым, но резким голосом, горящими глазами впиваясь в лицо герцога, — это Гастона де Стэнвиля я только что заметила в толпе?

— Возможно, дитя мое, — ответил он после некоторого колебания, — а впрочем, не знаю.

Лидия сейчас же обратила внимание на то, что при упоминании имени Гастона в глазах ее отца появилось странное, сконфуженное выражение, и он старался не встречаться с нею взглядом. Она продолжала упорно настаивать, но уже не с прежней горячностью, чувствуя, что во всем этом что-то кроется