– Каналы тают! – закричала Лотта, сидевшая впереди. – Смотрите!

Милу отмахнулась от рыжей кудрявой пряди Фенны и перегнулась через край корзины. И точно, во льду уже были промоины. По берегам канала трава выглядывала из-под покрывала инея, а неизменный туман поблёскивал, словно канитель.

– Ещё немного – и появятся тюльпаны, – заявила Лотта. – Будет красивый пейзаж для рисования, да, Эг?

Эг, втиснутый в корзину с другого бока от Милу, молча смотрел на платок и водил рукой по узору.

– Скоро мы отвяжемся от Ротмана и органов опеки, а потом найдём кого-нибудь, кто расскажет нам про Яву, – произнесла Милу, понизив голос.

Эг хмуро покосился на неё.

– Ничто не мешает мне поискать такого человека сегодня.

– Кстати, кое-что мешает. У нас – важная задача. Тебе придётся подождать, Эг. Мне жаль.

Эг бросил на неё странный взгляд и отвернулся.

Милу ощутила в груди резкий укол жалости, ей было знакомо измученное выражение на лице Эга, и она понимала, что оно означает всепоглощающую жажду ответов. Её терзало такое же отчаяние. Она поможет Эгу найти ответы: любым способом, каким только сможет, но сейчас они все должны сосредоточиться на задании. На кону – слишком много, им нельзя переключаться на что-нибудь ещё.

И она мысленно твердила это снова и снова, в то время как Сем вёз их в Амстердам, а Эг всё сильнее уходил в себя, зарывшись лицом в платок.

Примерно через час они припарковались у городской границы, на затёкших ногах вылезли из корзины, а Сем поставил велосипед у перил. Лотта раздала им афиши, молотки, мешочки с гвоздями и быстро проинструктировала друзей, как не раздробить себе пальцы. У Милу два пальца до сих пор гудели от боли, но она почти не обращала на это внимания. Внутренности и так сжимались от нервного напряжения.

– Мы с Милу повесим афиши в центре, – говорила Лотта. – Сем, ты пойдёшь вдоль канала Принсенграхт. Эг и Фенна, вы – вдоль Кейзерсграхт. Одна афиша – через каждые десять метров. Держитесь подальше от «Малютки-тюльпана» и всегда прикрывайте лицо шарфом… просто на всякий случай. Встречаемся у башни с часами на Софияплейн в четыре, по дороге домой заедем в редакцию газеты.

– Не опаздывайте, – добавила Милу, для уверенности нащупав в кармане мешочек с монетами. – Она закрывается в пять.

По-прежнему избегая встречаться с ней взглядом, Эг кивнул, взял Фенну за руку, и оба они растворились в толпе. Сем приподнял кепку и резво зашагал к ближайшему мосту. Вскинув мешки на плечи, Милу и Лотта направились к оживлённой базарной площади, которая находилась на другой стороне канала. Завернув за угол, девочки погрузились в беспокойное море тростей, шляпок, чепцов, башмаков на деревянной подошве, ботинок, плащей, плетёных корзин и улыбающихся лиц. Раньше Милу никогда не видела столько людей в одном месте. Казалось, будто весь Амстердам вышел насладиться первым бесснежным днём за несколько месяцев.

Перед ними тянулся рынок: прилавки выстроились повсюду. В воздухе разливались тысячи чудесных ароматов. Каждый порыв ветра приносил новый запах: специи, дым, карамель, фрукты, рыба, вакса. Но здесь торговали не только едой и одеждой: тут были торговцы мётлами из Баварии, мастер по починке зонтов из Лондона и продавец искусственных конечностей. Возле детей, продающих ленты и выбивалки для ковров, стояла женщина с щербатыми зубами, предлагавшая услуги по уходу за усами. А в самом центре высился огромный уличный орган, украшенный деревянными танцующими лебедями. Из труб лилась жизнерадостная мелодия, а рядом околачивался улыбчивый человек, потряхивающий в такт жестянкой с деньгами.

– Как шумно! – возмутилась Лотта, пытаясь обогнуть хоровод танцующих детей. – И тесно, – сердито добавила она.

Милу слишком увлечённо таращилась по сторонам: она даже не могла отвечать. На глаза ей попалась палатка в форме колокольчика, втиснувшаяся между прилавком с обувью и остановкой конного трамвая. Девочка обратила внимание, что занавес палатки плотно задёрнут. Ей пришлось прищуриться, чтобы прочитать прикреплённую сбоку и нарисованную от руки табличку.

Мурашки побежали у Милу по затылку, и ноги понесли её к палатке, но внезапно шесть пальцев сомкнулись у неё на плече и потащили в противоположном направлении.

– Кто в здравом уме станет покупать кроличьи лапки? – воскликнула Лотта, кивнув на коробейника в меховом пальто.

Она протянула Милу молоток и несколько гвоздей, развернула афишу и приложила её к деревянной доске для объявлений.

– Столько жестокости из-за глупых людских суеверий.

– Уверена, Гассбик бы это понравилось, – сказала Милу, опуская молоток. – Она бы, наверное, из них серьги сделала… ай!

Лотта подняла упавший молоток и закатила глаза.

– Как ты ухитряешься так часто промахиваться?

– Да не знаю я, – неразборчиво промычала Милу, посасывая новый ушиб на пальце.

Тремя короткими ударами Лотта вогнала гвоздь в верхнюю часть афиши. Другой забила внизу, после чего отошла, чтобы полюбоваться на свою работу.

– Осталось всего девяносто девять.

Они отсчитали десять длинных шагов вдоль ближайшей улицы, и Лотта прибила очередную афишу к деревянным подмосткам и ещё одну – поверх рекламы кружевных салфеток. Милу не могла отвести взгляд от палатки спиритуалиста, размышляя, кто может находиться внутри. От внезапного звона колокольчика она подпрыгнула. Конный трамвай пытался проложить себе путь через рынок, и тащившая его гнедая лошадь фыркнула на Милу, когда та шарахнулась в сторону. Девочка обернулась и обнаружила, что Лотта пристально и с каким-то озорством смотрит на экипаж.

Она схватила Милу за локоть и потащила к остановке.

– Хочу прибить афишу к задней стенке вагона, – прошептала Лотта. – Тогда наша реклама проедет по всему Амстердаму. Покараулишь, пока я буду занята, хорошо?

Лотта скрылась, а пассажиры стали заполнять вагон. Милу скрестила руки, стараясь быть незаметной, и лениво изучала рынок. И снова её взор обратился к странной палатке, которая теперь оказалась совсем рядом. Не успела она понять, что делает, как её рука потянулась к занавесу, – и вдруг он сам отъехал в сторону, а навстречу Милу вышла девочка.

На ней был зелёный плащ, на голову накинут капюшон, по бокам струились длинные пряди очень светлых волос. Губы у неё оказались кроваво-красные, а глаза накрашены так, что напоминали кошачьи. Взгляд Милу опустился на шею девочки, где на цепочке висел белый круглый предмет.

Милу с ужасом поняла, что это не кулон, человеческий глаз.

Она попятилась.

Девочка цепко посмотрела на Милу. Тонкие пальцы, унизанные кольцами, потянулись к глазу на цепочке. Кроваво-красные губы медленно расплылись в улыбке.

– Это фарфор, – произнесла девочка с сильным акцентом.