– Есть еще ушибы, ранения, которые необходимо осмотреть?

– Пока нет, – криво улыбнулся Колин.

Доктор Огаст улыбнулся в ответ, словно хотел сказать: всему свое время. Учитывая задачи, стоящие перед ним, подумал Колин.

– Удачи вам, мистер Эверси. Полагаю, у вас девять жизней, и, по моим подсчетам, осталось семь. До свидания, миссис Гринуэй. Я полагаю, утром вы захотите навестить служанку мистера Паллатайна. Я вернусь на рассвете, чтобы вывеси вас отсюда. Будет неплохо, если к этому времени вы проснетесь и будете готовы отправиться в дорогу.

– Эта дверь закрывается снаружи, доктор Огаст?

– Я не запираю ее. Ночной персонал привык, что она открыта. Но вам прядется проявить осторожность. Как будто в таком напоминании была необходимость.

Доктор ушел, и они остались одни. Стояла необыкновенная тишина. Колин засунул спинку стула за ручку двери и подумал, что это стало уже привычкой.

Повернувшись, он увидел, как Мэдлин сползает по стене, у которой она стояла, на пол.

Колин смотрел на нее. В этот момент, сидя у стены в полутемной комнате с пистолетом ее умершего мужа на коленях, Мэдлин не была похожа на женщину, которая перехитрила и подкупила британских солдат, обвела вокруг пальца многотысячную толпу и английское правосудие, чтобы украсть с эшафота его жалкую, но, несомненно, привлекательную шкуру. Она казалась маленькой, взъерошенной и бледной. Колин даже предположить не мог, что сейчас происходило в ее сердце и в голове. Но она напоминала ему человека, которому разбередили старую рану и он стоически переживает это: дышит сквозь боль, зная, что это пройдет, и веря, что силы вернутся.

«Слишком много маленьких», – сказал тогда доктор похитителю трупов. Такова была жестокая правда, и Колин знал это. Дети так часто умирали от всяких болезней, что семьи облекли свое горе в форму религиозной практичности: на все воля Божья. Почти все семьи, знакомые Колину, были большими, и почти в каждой знакомой ему семье имелась маленькая могилка на семейном кладбище, включая его собственную семью. А еще было много вдов.

Земля ушла из-под ног Мэдлин Гринуэй пять лет назад. Она потеряла все, что любила, все, что имела, все сразу.

Колин с трудом сдерживался, чтобы не подойти к ней и не погладить по голове, успокоиться самому, ведь теперь он хорошо знал, какие мягкие у нее волосы. Ему хотелось устроить суматоху в этой комнате, открыть все баночки, заглянуть в них, возможно, пожать руку мистеру Паллатайну или притвориться и как бы заново познакомиться с миссис Гринуэй. Но он не был уверен, оценит ли это Мэдлин. Йен бы рассмеялся. Оливия, возможно, тоже. Луиза отругала бы его. Может, просто поговорить о чем-нибудь?

– Вы считаете его сумасшедшим? – спросил Колин. – Я имею в виду доктора Огаста.

– Немножко, – подняла на него глаза Мэдлин, – как любого гения.

– А он гении? – Колин почувствовал укол ревности. Он бы тоже хотел быть в чем-нибудь гением. – Вы слышали, он сказал, что у меня еще семь жизней? Вы верите, что он хотел убить меня сегодня вечером?

Мэдлин задумчиво склонила голову набок:

– Трудно предугадать чьи-либо действия, мистер Эверси. Ему есть что терять: семья, карьера. Думаю, он считает, что справедливо поступил с вами. У него очень четкое и уникальное чутье на правильное и неправильное. Возможно, вам просто повезло, и вы попали в «правильную» категорию.

– Вы считаете, что он был прав, когда выслеживал мистера Паллатайна? Или когда решил покупать трупы?

– Не знаю. Но я точно знаю, что он блестящий врач, и подозреваю, что многие люди, преуспевающие в своем деле, вспыльчивы и одержимы. Все, что он делает, он делает ради своей профессии. Я думаю, он хороший человек. И потом, я не знаю ни одного человека, у которого бы не было секретов и была абсолютно чистая душа.

Как и у него самого, если уж на то пошло. Кроме, может быть, Луизы Портер. «Интересно, – подумал Колин, – что там еще может быть в прошлом Мэдлин Гринуэй?»

– Он… был добр к вам? – Колин задал этот вопрос, зная, что этим может спровоцировать более вспыльчивые односложные ответы. Он старался, но безуспешно убрать мягкость из своего голоса, потому что чувствовал, она не потерпела бы жалости. Он не мог представить, что сказал бы доктор Огаст молодой женщине, которая была больна, а ее семья умирала от оспы и которая теперь продолжает жить, когда все, что она любила больше всего на свете, погибло. Он вовсе не был джентльменом, этот доктор Огаст.

Мэдлин долго молчала. Колин решил, что она не услышала его вопроса или не поняла. Наконец Мэдлин заговорила:

– Ему не надо было быть добрым, мистер Эверси. Ему надо было быть профессионалом в своем деле. Он не был… злым. Он делал для нас все, что мог. Он делал это в интересах медицины, отчасти в интересах собственного «я» и потому, что он действительно заботится о человечестве. Но он не служитель церкви. Он лечит наши тела, а не наши души. И когда я выжила, а мой муж и мой ребенок умерли… – Мэдлин замолчала, словно собирала силы для ответа, – я уверена, доктор Огаст тоже страдал, по-своему. Он вовсе не бесчувственный, просто его трудно понять, и потом, это было давно, – добавила она, – пять лет назад.

Колин замер, словно ему только что передали в руки что-то очень хрупкое. Он не был уверен в том, что ему хочется знать всю историю миссис Гринуэй, потому что это означало, что он еще больше окажется втянутым в жизнь миссис Мэдлин Гринуэй. И хотя он не сомневался в том, что хочет оказаться в ее объятиях хотя бы на полчаса своей жизни, это было совсем другое. В конце концов, он не удержался:

Пять лет – это не очень давно. Ватерлоо было пять лет назад, а иногда кажется будто вчера.

Колин заметил, как одна рука Мэдлин медленно сжалась в кулак. «Наверное, ей хотелось закрыться в своей раковине и побыть одной хотя бы несколько мгновений», – подумал он. А тут он со своими разговорами и напоминаниями.

– Это было давно, – ровным голосом повторила Мэдлин.

Словно эти слова могли еще дальше отодвинуть все пережитое.

– У вас есть кто-нибудь из родственников?

– О да, несколько разбросанных по свету кузин. Но ни с кем из них я не сблизилась. Мой муж и мой сын были моей семьей.

Значит, она одна. Колин нутром прочувствовал это слово, холодное и твердое, как кусок мрамора с острыми краями. Одна. Семейные отношения могут быть сентиментальными и неожиданно сложными. Он подумал о своем брате, Маркусе, который однажды спас ему жизнь и который, возможно, ради любви к женщине попытался избавиться от него. Колин прогнал эту мысль. Несмотря ни на что, семья была тем, что удерживало его в этом мире. Он не смог бы прожить без нее.

– Как вы стали наемницей, миссис Гринуэй?

– Мистер Эверси, вы когда-нибудь выбираете выражения? – рассмеялась Мэдлин. Колин тоже улыбнулся. – Хорошо, я расскажу вам. Я занялась этим случайно и преуспела в этом деле, мистер Эверси. После смерти мужа денег не осталось, болеть – дорогое удовольствие. Поскольку я тоже долго болела, я потеряла магазин. Мы занимались продажей сыров. Я была в долгу как в шелку: Меня ждала долговая тюрьма. Но я знала Крокера, который покупал у нас сыры для «Логова тигра». Как-то он рассказал мне об одной проблеме. Надо было вернуть какому-то джентльмену ожерелье, принадлежавшее его жене, которое он подарил любовнице. Я подробно изложила план, как в таком случае действовала бы я. Я всегда хорошо планировала, поэтому наш магазин всегда процветал. И… меня наняли, чтобы вернуть это ожерелье. Хотите – верьте, хотите – нет, но есть такой тип мужичин, которым все равно, кто выполняет работу, до тех пор пока она выполняется. Но это доведенные до отчаяния мужчины. Мне повезло, я вернула ожерелье. Это… вскружило голову. О моей ловкости стало известно другим, у меня появились задания. Я расплатилась с долгами и никогда не переставала работать. Было интересно. Выгодно.