Евдокия спорить не стала, шепнула только:

– Ну, ну. Если опять на улице окажешься, ко мне не прибегай. Ты меня обманула, больше помогать тебе не стану.

Алю угроза Дуси не встревожила, она выкладывалась на работе, начальство ее хвалило. И за что выгонять женщину, которая никогда смену не пропускает, тщательно убирает, всем сотрудникам улыбается, готова выполнить любые их поручения?

Спустя неделю после того, как Аля взбунтовалась против тети Дуси, ее отовсюду турнули. Ничего не понимающая Муркина попыталась выяснить, почему она стала неугодной. Але спокойно объясняли:

– У нас сокращение штатов, уборщица более не нужна.

И лишь в одной конторе кадровичка шепнула:

– Аля, начальнику принесли выписку из твоей истории болезни. У тебя же сифилис… Не ходи сюда больше, нам зараза ходячая не нужна.

– Я здорова! – возмутилась Муркина. – Могу при вас анализы сдать.

– Лучше не появляйся здесь больше, – посоветовала кадровичка. – Есть у тебя венерическое заболевание или нет его, но звоночек-то протренькал. Не хотят с тобой дел иметь.

Альбина помчалась к Евдокии Тимофеевне и закричала:

– Это вы меня оболгали?

– Зачем мне тебе гадости делать? – вздохнула лифтерша. – Кто-то другой постарался, кому ты дорожку перешла. Может, ты того человека, как меня, обманула? Договор нарушила? Сделали тебе добро, а ты в лицо плюнула. Опять без денег осталась?

Аля кивнула.

– Могу помочь, – проворковала Евдокия, – я не таю зла на людей. Условия те же, пятьдесят процентов мои. Снова надуешь? Опять лишишься места с позором.

Альбина заплакала и согласилась.

Алисия Фернандовна встала и приоткрыла окно.

– Ровина была добрым человеком, всегда жалела убогих, я ей рассказала, в какую ситуацию попала Аля, и Руфина придумала выход. По ее совету Альбина сказала Евдокии, что ждет ребенка, мол, Ровиной беременная поломойка не нужна, ее рассчитали. Дуся решила проверить это, позвонила бывшей хозяйке, прикинулась дурочкой, задала вопрос:

– Как там Альбина? Хорошо ли работает? Если ленится, скажите мне, я ее отругаю.

– Ваша протеже сильно меня подвела, – сердито ответила Руфина, – она забеременела, не может с животом работать. Выгнала я ее.

– Вот мерзавка, – возмутилась Дуся, – больше ни одному человеку ее не посоветую. Я вам новую, хорошую женщину пришлю, старательную, пятидесятилетнюю, она точно размножаться не станет.

– Благодарствую за заботу, – отрезала Ровина, – но я уже нашла прислугу.

На лето Альбина вместе с Ирой и Эдуардом уехала в санаторий, который оплатили Ровины. Иру отправили в лагерь на море, это был подарок беременной поломойке.

– Очень щедро, – отметила я, – в особенности если учесть, что Муркина не являлась постоянной уборщицей.

– Она приходила три раза в неделю, делала черную работу, – пояснила Алисия, – с остальной я справлялась. Мне тоже показалось, что не по Машке шуба. За какие заслуги всю семью отдыхать отправили? Поудивлялась я, решила, что Руфина, как всегда, прониклась жалостью к несчастненькой, и забыла об этом. Альбина родила девочку и снова стала полы у Ровиных мыть. Время шло, Аля прилежно трудилась, ребенка постоянно с собой на работу приносила, месяца три девочке было, когда она в этой квартире впервые появилась.

– Руфина Григорьевна обладала ангельским характером, – заметила я, – обычно хозяйки возражают против чужих пищащих младенцев.

– Ровина на самом деле была ангелом, – согласилась моя собеседница. – Но и Наум Модестович стал для Нины покровителем. Девочка с первого года жизни продемонстрировала страсть к рисованию. Художник поразился таланту малютки, стал ее сам обучать, о родных детях забыл. Ни Римма, ни Юра его более не интересовали. Ниночка все сердце художника заняла. Он ее с юных лет по музеям, выставкам, театрам водил, позднее книги из своей библиотеки давал, краски, мастерскую ей арендовал. Нина еще школу не окончила, а Наум из ее картин экспозицию составил и на суд общественности вынес. Влет работы Муркиной ушли. Наум чужую девочку больше родных детей полюбил, она у него с языка не сходила. О чем бы речь ни зашла, Наум находил момент, чтобы про Нину ласковое слово вставить. Он ей, как сейчас принято говорить, пиар обеспечил, поспособствовал успеху, зарубежным знакомым представил, и полетела Нина ракетой ввысь, начала много зарабатывать.

– Теперь понятно, почему Римма и Юрий ее терпеть не могли, – сказала я.

Алисия погладила спящую наркоманку по спине.

– Сначала-то все хорошо шло. Когда Нина в доме оказалась, Наум вдруг перестал жену и детей гнобить. Скандалов не закатывал, Руфину более в неверности не обвинял, притих. Куском хлеба домашних не попрекал, стал выдавать супруге деньги на покупку одежды близнецам. Но когда детям по тринадцать лет исполнилось, сказал:

– Взрослые вы уже, на чепухню сами зарабатывайте, иначе лентяями станете. Кормлю вас, вещи покупаю, и хватит. Желаете игрушек, развлечений, гостей на день рождения? Ноги в руки и ступайте двор мести.

Сын и дочь обрадовались, что с появлением Нины в семье мир установился. Они боялись отца злить и даже копейки ни у него, ни у матери не просили.

Время-то быстро летит. Нина выросла, а родные дети еще раньше повзрослели. Юра после окончания института работать пошел и группу организовал, он на улицах пел. Родители долго не знали, чем парень занимается, пока Руфина, поехав к подруге, случайно не увидела джаз-бэнд в переходе. Парню тогда крепко от матери досталось, она при всех кричать стала:

– Немедленно уезжай домой, бездельник, лоботряс, словно нищий рубли у метро сшибаешь! Стыд и позор!

Разогнала своими воплями толпу, к подруге не пошла, притащила Юру домой, мне рассказала, что сын удумал, возмущалась:

– Еле-еле в институте учился, ничего делать не хотел, только на гитаре бренчал. Пристроила его после получения диплома в фирму, зарплата небольшая, но надо стараться, карьеру делать. А он! В служебное время! Перед прохожими! Трень-брень! То-то его на низшей должности который год держат!

Вечером и Наум Модестович отпрыску головомойку устроил. Утром Юрик ушел на службу и исчез. Ночевать не явился. Мать в его комнате письмо нашла:

«Не ищите меня. Я давно совершеннолетний, сам своею судьбой распоряжаюсь. Вас ненавижу».

Наум Модестович разозлился, запретил имя парня произносить, с Риммой месяц не разговаривал.

– А она в чем виновата была? – удивилась я.

Алисия поморщилась:

– Брат с сестрой дружили. Отец решил, что Римма о планах Юры убежать знала, родителей не предупредила, предательницей дочь считал, но он ошибался. Риммочка мне жаловалась, что в последний год Юра от нее отдалился, стал чужим, задушевных бесед они более не вели. Сестра понятия не имела, с кем Юра время проводит, но подозревала, что у него девушка появилась. А Наум считал иначе, поэтому на дочь окрысился. Правда, потом оттаял, но все равно, если уставал или чего-то у него не получалось, начинал к Римме придираться и говорил: