три главных постоянных ориентира, справа и слева от которых располагались обозначенные на карте цели. Расстояния до них составляли от 800 до 2000 метров. Наш взвод был подключен к общебатальонной телефонной сети, и мы могли разговаривать с каждым блиндажом.

Эти блиндажи образовывали своеобразную дугу восточнее села и были от нас отдалены примерно на 400 метров. Расстояние между блиндажами составляло около 150 метров. Их было 8 штук, и у каждого из них имелось свое название: «Ольга», «Хельга», «Кэт» и т. д. Обычно из бункеров по телефону поступали указания по стрельбе по той или иной цели. Причем командовавшие в них унтер-офицеры очень хорошо разбирались в особенностях постановки задач перед артиллерией и умело корректировали нашу стрельбу. В одном из блиндажей располагался наш собственный пункт наблюдения, но мы использовали его редко, и обычно это помещение пустовало. Но для ведения огня по движущимся и одиночным целям, которые не предусматривались планом стрельбы, оно было необходимо.

Перед блиндажами лежало гладкое, уходящее вдаль заснеженное и обледенелое поле. Далеко впереди, почти у линии горизонта, виднелись крыши домов и верхушки деревьев, находившиеся вне зоны досягаемости наших орудий. Рядом с Гавриловкой на удалении 300 или 400 метров от передней линии наших блиндажей была пологая балка, в которой имел обыкновение сосредотачиваться противник для своих ночных атак. Она не просматривалась с позиций нашей обороны, но подходы от нее многократно перекрывались системой заградительного огня. Когда русские лежали в ней на животе, они оставались для нас невидимыми. Но стоило беднягам поднять вверх ноги и, лежа на спине, постучать ими друг об друга, чтобы хоть как-то согреться, мы замечали движение и начинали стрелять.

Это объясняло, почему среди пленных и перебежчиков всегда обнаруживались люди, имевшие ранения стоп.

– Когда ты ведешь огонь при помощи наблюдателей? – поинтересовался Хюбл у Кальтенбруннера.

– Когда иваны на санях перебрасывают в балку минометы, например. На тех же санях они вывозят оттуда раненых.

– Вы стреляете по раненым?

– Стрельбу приказано вести по всему, что не является немецким.

В утренних сумерках силами до 60 человек русские предприняли очередную атаку из балки.

– Такое происходит ежедневно, – спокойно пояснил Кальтенбруннер. – Под покровом ночи небольшие отряды численностью около 60 человек пробираются в балку, а утром атакуют.

На протяжении всего дня артиллерия обменивалась выстрелами, а мы сидели в холодных погребах. В обед Хюбл, взяв меня в попутчики, отправился на наблюдательный пункт. Мы рассматривали местность, запечатлевая ее особенности. Для нас была важна каждая мелочь, хотя на первый взгляд на плоскости все казалось однообразно белым. Я наводил стереотрубу на все точки, на которые обратили наше внимание пехотные наблюдатели. Мы помечали на карте пути подхода и заснеженные блиндажи противника. Примерно в 500 метрах восточнее нас проходила железная дорога. По ночам со стороны русских по ней подходил так называемый бронепоезд. Ранее такого чуда мне видеть не доводилось. Около домов, находившихся далеко впереди, я разглядел лошадей, машины и фигурки людей. Чувствовалось, что там, как и мы в совхозе, люди ощущали себя в безопасности, поскольку были недосягаемы для наземного оружия.

Затем мы начали пристрелку, чтобы определиться с расстояниями и понять воздействие разрывов на лед и снег. Выпущено было по меньшей мере 200 снарядов. Наша пехота с интересом наблюдала за тем, как наш взвод осуществлял пристрелку в сотне метров от ее позиций. Мы просили указывать нам цели и, к радости пехотинцев, поражали их с трех выстрелов. Многие из них находились на фронте впервые и еще не осознали ту простую истину, что здесь каждый должен стоять за каждого. От них часто можно было слышать такие выражения:

– Мы здесь всего лишь временно, и когда придет час, нас заменят на таких же временщиков.

– Да нет же, – обычно отвечали мы. – С чего вы это взяли? Разве здесь с вами плохо обращаются? Чего-то недодают? Тут всем несладко, но наши командиры выкуривают в день сигарет не больше нашего.

– Правда?

Какое же воспитание они получили у трусов, бездельников и обманщиков, чтобы такое отношение было перенесено ими на жизнь военных!

Поскольку нам приходилось размещаться в развалившихся деревянных избах, то главным предметом наших забот являлась печь. Окна пришлось забить. Люди обматывали ноги различным тряпьем, поскольку теперь нам приходилось часто бывать на открытом воздухе. В батальоне было объявлено о борьбе с холодом.

– Речь идет о шнапсе, – присвистнул Мюллер.

В доме был погреб – вырытая в полу яма глубиной в 2 метра с люком наверху. В нем разместились мясник, мороженщик и никогда не унывающий бывший бродяга. Деловитый Бланк, Дзуроляй и я спали в прихожей вместе с приданным нам Буркхардом, а Хюбл вместе с Фербером и двумя связистами расположился в бывшей гостиной с окном. В другой избе разместился унтер-офицер Мюллер с шестью солдатами.

Перед нашими домами проходила деревенская улица, по другую сторону которой протекал ручей, впадавший в овальный пруд длиной около 200 метров. Из него брал воду совхоз. Он же поил и наших лошадей. Поверхность пруда была покрыта толстым слоем льда, поверх которого лежал снег толщиной около 60 сантиметров. Чернели только проруби, которые приходилось освобождать ото льда топорами. Если в пруд попадал снаряд, то он со странным булькающим звуком начинал скользить под снеговой шапкой. В конце пруда, там, где в него впадал ручей, в мощном кирпичном строении размещался командный пункт батальона.

Повсюду лежал высокий снег. В самом нашем расположении мы проложили тропинки, вдоль которых образовались своеобразные снежные заборы. Это было очень полезно, так как русские снаряды взрывались обычно при ударе о твердую поверхность, и снег служил надежной защитой. На третий день с востока налетела снежная буря, и стало темно как ночью. Снег валил из плотных черных облаков, и на улице не было видно ни зги. Пронизывающий ледяной ветер проникал во все щели. С подветренной стороны навалило огромные сугробы высотой в 3 метра, накрывшие избы и блиндажи. Странно, но пруд снежный ураган почти не тронул.

Отопление в домах было простым. Однако каменные печи требовали море дров, которые мы заготавливали из разрушенных изб, зарослей акаций, железнодорожных шпал и столбов. Дров с одного разрушенного дома хватало всего на две недели.

Темнело быстро, смеркаться начинало уже в 3 часа дня. К этому следует добавить изнуряющую всех рядовых и унтер-офицеров постовую службу. Обычно приходилось час стоять в карауле, затем можно было лечь на высокие нары в душном помещении со спертым воздухом, в котором горели фитили, съедавшие кислорода больше, чем трое мужчин. Когда становилось особенно холодно, время стояния на посту сокращалось