от времени осматривали друг другу кончики носов, чтобы они не побелели от холода, подшучивая над налипшим снегом на наших головах. На груди у нас образовался панцирь из снега и льда. Наряду с Микшем, Карглом и Коглером с нами ехали не менее смешные трое возничих из других взводов. Все, кроме меня и Фербера, вели еще дополнительных лошадей на поводу.

Иногда вьюга прекращалась и становилось совсем тихо, когда ветер прекращал завывать в проводах. Вдоль железнодорожного полотна стояли низкие стойки, на которые были натянуты телефонные кабели. Стойки с расстоянием становились все меньше и меньше, исчезая из виду в бесконечной белоснежной дали. Под порывами ветра провода начинали издавать высокий свистящий то возрастающий, то затихающий звук, под который мы скакали рысью, словно всадники из потустороннего мира. Сильные и теплые лошади энергично двигались вперед, а мы раскачивались в седлах то вверх, то вниз. Это было приятное ощущение симметрии, приходящее во время длительной ровной езды.

Кругом простирались бесконечные пологие и гладкие белые поля, покрытые льдом и снегом. На протяжении всех 20 километров пути мы не встретили ни одного человека. Люди, скорее всего, праздновали наступление Нового года, пили пунш, отдыхали и устраивали салюты. Прощай, старый год! Где-то там, в уходящем году, осталось висеть или бродить наше позабытое и заброшенное, напуганное мерным стуком копыт второе «я», которое через жалобное пение проводов взывало к нам, затерянным в зимней глуши.

Мы не мерзли. И если бы не встречный ветер и наледь на наших ресницах, которые отливали серебром, словно очи древних богов, то можно было бы и забыть, что нам приходилось скакать до Чугуева на сильном морозе по ледяной пустыне. Это напомнило мне охоту на лисиц в английском Дерби, в которой мне довелось принять участие пять лет назад во время моего путешествия в Лландидно[79]. Тогда мне очень понравился бытующий там обычай разбивать в защищенном от ветра гигантскими камнями месте походный буфет, чтобы охотники могли пропустить по стаканчику согревающего.

По снежной пустыне мы двигались, словно духи сквозь пространство и время. Интересно, это не одно и то же? И если мы были духами, то тоже забытыми. И где-то там позади – по дороге после Буга – глубоко в землю вгрызлась растущая личинка. Она в ожидании роется в земле, пока по весне не вылупится, не воскреснет. Тогда ее глаза снова станут живыми, свежими, красочными, блестящими и замечательными. А на краю этой жизни, пронзая небытие, внезапно из мертвых восстаем мы. Воскрешение из мертвых. Может быть, в этом и был скрыт смысл нашего поражения? Тогда обледенелые ресницы, блестящие как серебро, следует считать средством очищения глаз для восприятия истинного света, исходящего от ста сорока четырех тысяч[80]. Тогда в поражении кроется возможность возведения нашего собственного Парфенона[81], и каждый из нас становится бессмертным прообразом.

– Кажется, мы подъезжаем, – сказал Фербер. – Может быть, пойдем шагом? Тогда лошади немного поостынут.

– Согласен. А это что? Неужели мост? Точно, черт подери, это мост.

Я поднял руку, а потом медленно опустил ее, замедляя движение. Позади меня на шаг перешли все остальные. При взгляде на часы мне стало ясно, что на весь путь у нас ушло ровно два часа. Это было здорово, поскольку в 4 часа начинался показ кино, и у нас оставалось время на то, чтобы накормить и напоить лошадей.

Меня снова стали одолевать мысли о бессмертии, когда на мосту моему взору открылся вид на близлежащую от Чугуева Малиновку, и тогда, когда мы поднимались по холму вверх по дороге, ведущей к зданию бывшего царского военного училища.

Внезапно все мы, да и лошади тоже, почувствовали усталость. По пути нам попался большой барак, превращенный в роскошную конюшню. Хорошо, что здесь это было предусмотрено. Затем шестеро из нас отправились в кино. Они во что бы то ни стало хотели посмотреть демонстрировавшуюся там картину, а я решил, пока не стемнело, прогуляться по городу. Здесь располагался не только штаб дивизии, но и штабы различных тыловых частей.

Чугуев, по-украински Чугуив, раскинулся на высоком правом западном берегу Северского Донца, возвышаясь примерно на 30 метров над теперь полностью замерзшей и заснеженной рекой. Простираясь, как и Черкассы, в западном направлении, он тем не менее отличался своей планировкой. Она не напоминала шахматную доску. Улицы повторяли рельеф местности, пробегая вдоль оврагов, ручьев и вбирая в себя приходящие со всех сторон проселочные дороги. Сверху это, скорее всего, напоминало паутину, в центре которой на большом незастроенном участке стояло здание старого военного училища, стены которого были метровой толщины. Поражали гигантские коридоры, из которых отапливались огромные печи, расположенные в комнатах. Теперь это было административное здание, в котором размещались комендатура и казарма.

Недавно в город из Германии, закончив лечение в госпиталях, прибыли 500 ветеранов дивизии. Я встретил нескольких старых знакомых по совместной службе в нашей роте и из 1-го батальона, который, как известно, был сначала расформирован, а потом скомплектован заново. Их интересовали малейшие подробности. Похоже, им пришлось по душе известие о том, что Цанглер больше не командует нашей ротой. Для многих возвращение в Россию явилось большим разочарованием: будучи раненными летом, они полагали, что на этом война для них закончилась. Мои знакомые поведали, что на родине начинают распространяться упаднические настроения. Там объявлен сбор теплых шерстяных вещей. Я обещал забрать с собой столько человек, сколько усядется в наших повозках. Они должны были оформить надлежащие документы и быть готовыми к отъезду в 10 часов утра следующего дня.

Микш и Каргл принесли мне приглашение на новогодний праздник от управления снабжения войск. Они встретили в кино старых друзей и земляков, которые теперь были всесильными обер-ефрейторами и унтер-офицерами данного ведомства. Из опасения, что мне не удастся вернуться здоровым из этого источника алкоголя и различных яств, я остался в отведенной мне комнате и в тишине принялся изучать переведенные на немецкий язык русские наставления по ведению войны в зимних условиях, датированные 1 марта 1941 года. Они были подготовлены на совесть и прояснили многое в действиях противника, которые для нас зачастую оставались загадкой. В частности, почему по ночам предпринимались так изнуряющие нас атаки. Они содержали рекомендации, как организовать в вырытых в снегу убежищах пребывание солдат на открытом воздухе во время сильных морозов, как закаливать лошадей и прогревать моторы, какие перчатки и рукавицы лучше носить, когда надевать меховое обмундирование, как двигаться в заснеженном лесу и строить мосты изо льда. В них имелось описание особенностей поражающего воздействия осколков снарядов в снегу и