Комбат Чередник, не вступая в долгие разговоры, распределил винтовки на три роты поровну – по тридцать штук. На каждую роту выделили по одному «максиму» и четыре ручных пулемета Дегтярева. Этого было явно недостаточно, и вскоре мы получили дополнительно несколько английских пулеметов «Бренган», которые состояли на вооружении польской армии и достались нам в 1939 году как трофеи.

Пулеметы были вполне современные, с магазином на 30 патронов, но калибр их был 7,7 миллиметра. А это значит, что начнутся проблемы с боеприпасами.

Кроме «трехлинеек» мы получили на каждую роту по десятку самозарядных винтовок СВТ-40. Они требовали особого ухода, и бойцы их не слишком любили. Я распределил самозарядки между сержантами и опытными бойцами. Одну винтовку СВТ-40 оставил себе. Я уже хорошо знал, что ротные командиры воюют практически так же, как и остальные красноармейцы. В бою требовалось оружие более серьезное, чем пистолет. А самозарядку я освоил неплохо в начале войны, и она меня устраивала. Может, я предпочел бы автомат, но их на батальон не выдали ни одного.

Если сказать честно, то наш заново сформированный стрелковый полк был пока слабее того довоенного, который вступил в бои под Смоленском. Командиры в большинстве имели в начале войны за плечами двухгодичное военное училище. Приходили, окончив 6–8-месячные курсы младших лейтенантов, «сверхсрочники» из числа бывших сержантов, уже отслуживших год или два в армии.

Командиров рот и взводов не хватало. Приходили младшие лейтенанты, окончившие всего-навсего трехмесячные курсы, не имевшие никакого опыта. Учеба в полку длилась с утра до вечера. Мы учили бывших крестьянских парней ползать по-пластунски, быстро окапываться, следить за исправностью оружия и многим другим премудростям.

Нас хотели отправить на фронт в начале ноября. Но комиссия, проверяющая уровень подготовки, оказалась дотошной и пришла к выводу, что большинство красноармейцев не подготовлены к боевым действиям. Думаю, что это был редкий случай в тот период. На фронт направляли новобранцев, прошедших считаные недели обучения.

Полковник и два его помощника посмотрели, как неумело ковыряют землю малыми саперными лопатками некоторые бойцы. Весь второй батальон заставили проползти по-пластунски триста метров. Зрелище получилось жалкое, люди не прижимались толком к земле, передвигались едва не на четвереньках, роняли винтовки.

– Их же перебьют из пулеметов за километр! – воскликнул представитель штаба корпуса. – Товарищ Усольцев, вы же опытный командир. Почему люди не подготовлены?

– Потому что времени не хватило, – ответил наш командир полка. – За две недели из колхозника солдата не сделаешь. Впрочем, готов нести ответственность. Моя вина!

Так нам дали еще какое-то время на подготовку, что спасло впоследствии многие жизни. Усольцев и Козырев получили строгие выговоры. С них потребовали принять срочные меры по устранению недостатков.

Важным событием в тот период стал военный парад на Красной площади в честь 24-й годовщины Октябрьской революции, проведенный 7 ноября 1941 года. Прошедшие перед Мавзолеем колонны бойцов, военная техника, приветственная речь Сталина положили конец всевозможным слухам о том, что правительство эвакуировалось, а Москва обречена.

Каждый понимал, что если Сталин остался в Москве, то столицу врагу не отдадут. Это было смелое, хорошо обдуманное мероприятие, которое подняло боевой дух армии и укрепило веру людей в силу нашего государства. Об этом периоде много говорили и писали, он стал наглядным свидетельством, что Красная армия не побеждена и сражается.

Тем временем бои под Москвой продолжались с неослабевающим упорством. 23 ноября немцы начали очередное наступление на правом фланге Западного фронта. В этот день они захватили Клин, Истру, затем переправились через канал Москва – Волга, а третьего декабря вошли в Красную Поляну (всего 27 километров от Москвы).

Наш полк был срочно поднят по тревоге, и тридцатого ноября мы заняли оборонительные позиции на участке фронта неподалеку от поселка и станции Крюково. Я веду рассказ о своем полке, но оборону вела вся дивизия: три стрелковых и один артиллерийский полк.

В отличие от прежних месяцев обстановка в те дни напоминала сжатую пружину. Впереди, не смолкая, гремела канонада. Немцы наступали на поселок и станцию Крюково, которую в числе других частей обороняла и дивизия имени генерала Панфилова, погибшего 18 ноября 1941 года.

Пока наш полк окапывался, я получил приказ взять несколько бойцов, ручной пулемет и сопроводить начштаба майора Козырева, который проводил рекогносцировку местности.

Комбат Григорий Чередник был не слишком доволен, что вместо строительства укреплений я отправляюсь куда-то вместе с Козыревым.

– А ротой кто будет заниматься? – с нотками раздражения спросил он. – Или тебя в штаб переводят в помощники к Козыреву? Хорошее место…

– Никто меня никуда не переводит. Приказали, я иду. Да и нам неплохо будет знать, что впереди происходит. Вместо себя я оставил временно лейтенанта Савенко. Как вернусь, сразу доложу обстановку.

– Ну-ну, – буркнул мой товарищ по военному училищу, а теперь командир батальона, в который входила моя рота. – Людей с собой много не бери, хватит двух человек с ручным пулеметом. Отобьетесь от фрицев, если что…

Выехали на «полуторке». Вместе с Козыревым был начальник разведки полка, молодой лейтенант, которого я видел до этого только мельком. Он сидел рядом со мной в кузове, напряженно оглядываясь по сторонам и держа наготове автомат.

Сержант-пулеметчик наблюдал за небом. Он был опытный солдат и знал, откуда нам грозит главная опасность. Я не догадывался, что спустя считаные дни долгая оборона Москвы сменится мощным контрнаступлением Красной армии.

Возможно, более проницательные и опытные командиры, такие, как Тимофей Филиппович Козырев, прослужившие долгое время, видели приметы, говорящие об изменении обстановки. В тот период немцы уже выдыхались, и хотя по-прежнему вели наступление, шло оно рывками.

Танковые части вермахта, натыкаясь на сильную оборону, откатывались и, меняя направление, искали слабые места в нашей обороне. Такое бывает, когда над головой висит неумолимый приказ «Любой ценой только вперед!», а сил уже недостаточно, и русские цепляются за каждый клочок земли.

Мы дважды видели группы немецких «бомбардировщиков» (по 15–20 машин) в сопровождении истребителей. Парами пронеслись несколько «мессершмитов». Один из них начал было снижаться, увидев наш грузовик, но не стал тратить время и пронесся метрах в пятистах над головой.

– Загоняй машину вон в ту рощицу, – приказал водителю Козырев, – а мы пешком прогуляемся.

Пулеметный расчет он оставил рядом с «полуторкой», а мы втроем, Козырев, начальник разведки и я, поднялись на бугор, поросший кустарником. До станции было километра два. Она горела. Тяжелый маслянистый дым клубился над пакгаузами, домами. Шла непрерывная стрельба из всех видов оружия.

Вдоль редкой сосновой гривы тянулась цепочка санитарных повозок. Раненые, которые могли идти, шли, немного отстав. Некоторые ковыляли, опираясь на самодельные костыли.