— Инсульт, — осторожно сказал Хортов.

— Ну-ну… Пожилые люди, ничего удивительного, смерть причину найдет.

— Не так все просто. У меня есть данные, оба погибли насильственной смертью.

— Почему, как думаешь? — это уже был экзамен.

— В обоих случаях фигурируют прямо или косвенно так называемые Веймарские акции. Те самые, за которыми вы ходили в Берлин.

Мавр махнул залпом полный стакан вина, довольно крякнул и поиграл пальцами.

— Когда Сыромятнов-то умер?

— Сегодня ночью.

— И ты уже в Крыму? Сидишь в моем саду и пьешь вино?

— Да, я посчитал, что…

— Что я следующий? — он усмехнулся добродушно. — И полетел предупредить меня?.. Неплохая версия. А теперь, парень, как на духу. Кто послал?

— Я приехал самостоятельно. Никто не знает, что я здесь.

— Конечно, на самолете?

— На чем же еще…

— Не проходит, — Пронский озабоченно вздохнул. — Из Москвы в Симферополь билетов нет на ближайшие две недели. Сейчас только звонил… Тебе что, зайцем удалось проскочить? Знакомая кассирша? Командир экипажа? Тогда бронь ФСБ или кремлевской администрации.

— Дал взятку, — рассказывать, как у него оказался билет, Андрей не мог, чувствуя внутренний запрет.

Мавр, естественно, не поверил, и не то чтобы в угол загнал, но вроде бы на лжи поймал, однако добивать не стал — отступил.

— Не принимай близко к сердцу, ерунда… Ты мне лучше скажи, если человек самостоятельный и разумный… Статьи вон пишешь в газетах! Роешься в психологии времени, проводишь интересные параллели относительно судьбы и личности. И везде у тебя звучит слово рок — ты сам-то заметил? Просто фаталист!.. И вдруг не врубаешься в вещи простейшие. Сыромятнов и этот старик из Коминтерна погибли после встречи с тобой. Так?

— Получается так, — согласился Андрей. — Хотя с Кацнельсоном я встретиться не успел, а только получил информацию. Хотите сказать, я каким-то образом причастен…

— Хочу сказать, ты и ко мне смерть привел. Не чувствуешь, она крадется за тобой? А ты наводишь ее на людей. Или мистика?.. — и опять отпустил, не заставил оправдываться. — Но это хорошо, что приехал, знаю, чего ждать… Ты пей вино! Это урожай прошлого года, смотри, какой цвет! Я один фокус знаю, ни в одной бочке чернил нет, — он подал стакан. — Пей. А хочешь коньяка? Семнадцать лет выдержки, называется «Мавр». Ты же слышал, как меня здесь зовут? «Наполеон» — самогонка против него.

Ему не важно было желание гостя, встал и ушел, и не было его теперь минут десять. Хортов потихоньку тянул вино, на самом деле отличного вкуса и с несравнимым, южным запахом солнца, и гадал, с чем на сей раз вернется Пронский.

Он принес черную, шершавую от ракушек и наверняка поднятую со дна моря бутылку с горлышком, залитым свежим сургучом, откупорил на глазах с помощью ножа и разлил коньяк в два серебряных стаканчика.

— Давай за знакомство, журналист. Коль сумел меня найти — будь гостем. Меня редко кто наведывает вот так…

Коньяк прокатился до желудка и оставил горячий, приятный след. Пронский не смаковал — опрокинул стаканчик и облизнулся.

— Весь смысл вин — в послевкусии. Ты должен чувствовать внутреннее содержание коньяка, когда его выпил. Как хорошую книгу — прочитал, а потом ходишь и думаешь. И приятно…

— Я чувствую, — сказал Хортов, проникаясь его умиротворением.

— Ничего ты не чувствуешь, — хмыкнул тот. — Подводит тебя внутренний голос. Или глухой, не слышишь его… Куда же ты лезешь, парень? Не меня — тебя сомнут, в куски порвут и кровь вылакают. Ты хоть понял, с чем связался?

— Объясните — пойму.

— Не прикидывайся овечкой. Разинули рот — свобода слова, гласность… Есть на свете вещи, о которых не только писать, думать нельзя, поскольку мысль материальна. Чем сильнее человек, тем мощнее голос его мысли. Это как табачный дым: в одной комнате покурил — по всему дому слышно… Сколько нездоровых интересов возбудил своей статьей, подумал? Нет, и в голову не пришло. — Между тем Пронский налил коньяку и теперь грел его в руке. — Если даже Сыромятнов на тебя вышел. Монах, думающий о Боге!.. И погиб мгновенно. Следующая очередь не моя — твоя.

— Угрозы по телефону были, — вспомнил Хортов. — Голос такой рычащий, низкий баритон, как у вас.

— Значит, уже приговорили, — спокойно заявил Мавр и поднял стаканчик. — За твое здоровье, гость!

— Кто же приговорил?

Он вылил коньяк в рот, пошевелил языком, медленно проглотил и то ли паузу потянул, не желая отвечать, то ли наслаждался послевкусием. Смуглое, кофейное лицо его не выдавало никаких чувств и мыслей — он был как эта старая, непрозрачная бутылка, в которой нельзя было рассмотреть содержимого. А шрам на щеке напоминал отклеившийся край маски…

И на прямые вопросы он не отвечал.

— Ты что, писать об этом собрался? Так сказать, продолжение следует?

— Пока не знаю, — усмехнулся Андрей, разглядывая бутылку. — Тем более, если меня приговорили…

— Не смейся, парень, — оборвал Пронский и поежился: солнце опустилось в тучу над морским горизонтом, но от красного, огненного разлива на воде потянуло холодом. — Как ты там написал? Операции, проводимые особым отделом Коминтерна, и его идейное наполнение имели настолько мощное притяжение, что человек, попавший в лоно этой организации, готов был изменить судьбу — имя, фамилию, национальную принадлежность. Это была религия, требующая для себя безраздельной власти над человеком… Так примерно, да? А ведь правильно написал, но не осознанно. Чужая для тебя эта мысль, не проникся ты ей, сказал, а не узрел внутренней опасности. Иначе бы не стал показывать дорогу ко мне. Ты законченный атеист, и не понимаешь, что такое религия. Тем более, сектантского толка, с черными мессами и жертвоприношениями. Нельзя смотреть в глаза Вию. Ты любишь сказки?

Пронский выпил коньяка в одиночку, поднялся из-за столика, повернулся спиной и стал есть айву, срывая с ветки.

— По плодам узнается дерево… Ну, рассказывать? Или уйдешь? С билетами отсюда тоже напряженка, но у тебя бронь…

Хортов был сбит с толку и тоном, и внезапным предложением; понял лишь одно — начинается какой-то новый поворот в отношениях.

— Сказки я люблю, — сказал он.

— Значит, должен знать принцип: чем дальше, тем страшнее. А еще на ночь глядя…

Он что-то решал для себя, делал выбор и потому отвернулся, чтобы не было видно лица.

— Не так страшен черт, — сказал Андрей. — Где наша не пропадала.

— Это что у тебя на руке? — вдруг спросил Пронский.

Хортов только сейчас вспомнил о браслете: как-то незаметно он перестал давить, кровообращение наладилось и, пожалуй, можно было снять его.