– Ну, он горд… Довольно упрям.

– Правильно. Что еще?

– Не знаю…

– Что сделало малочисленную оборванную армию конфедератов боеспособной? Что подрывало ее силы, но придавало мощи и позволяло творить чудеса? Почему она была последней в своем роде?

– Э-э… Роберт Ли?

– Боже милостивый, дитя мое! – вскричал дядюшка. – Это была армия индивидуалистов! Они вышли со своих ферм и пошли на войну.

Доктор Финч, словно собираясь изучить некую диковину, извлек очки, оседлал ими переносицу и, откинув голову, поглядел на племянницу.

– Ни одна машина, – сказал он, – если разбить ее вдребезги, в порошок стереть, не сумеет сама собрать себя воедино и снова заработать, а эти живые мертвецы поднимались и шли. И как шли! Почему?

– Ну, наверно, из-за рабов, и пошлин, и прочего… Я об этом никогда особо не задумывалась.

– Боже милосердный! – тихо сказал доктор Финч.

Явно стараясь обуздать свой гнев, он встал, подошел к плите и выключил кофейник. Наполнил две чашки обжигающим черным варевом и поставил на стол. Потом заметил сухо:

– Джин-Луиза. Не более пяти процентов южан когда-либо вообще видели невольника, еще меньше владели хоть одним. Стало быть, что-то другое должно было всерьез раззадорить остальные девяносто пять процентов.

Она растерянно смотрела на него.

– Тебе никогда не приходило в голову – или, не знаю, не в голову., чем там можно уловить некие колебания воздуха?.. – что эти земли – отдельная страна? Каковы бы ни были ее политические устремления, это отдельная страна со своим народом, внутри другой страны. Парадоксально устроенное общество, со страшным неравенством, но с обостренным чувством чести у тысяч людей, мерцающих, как светлячки во тьме. Не припомню иной войны, что затевалась по такому множеству причин, слившихся в единую, кристально ясную причину. Они воевали за сохранение самих себя. И в политическом смысле, и в личном. – Голос его смягчился. – Конечно, в век реактивной авиации и передозировок нембутала это донкихотство – пойти воевать ради такой безделки, как свое самостояние.

Он поморгал и добавил:

– Да, Глазастик, до тех пор, пока эти оборванные невежественные люди не были фактически истреблены, они воевали за то, что сейчас, похоже, стало исключительной привилегией художников и музыкантов.

Джин-Луиза в отчаянном порыве метнулась прямо под колеса дядюшкиной логике:

– Но ведь все это было… э-э… почти сто лет назад.

Доктор Финч ухмыльнулся:

– Да что ты говоришь? Ну, это еще как посмотреть. Если бы ты сидела за столиком уличного кафе в Париже – тогда конечно. Но приглядись повнимательней. У выживших на той войне родились дети – боже-боже, как они плодились и размножались! – и Юг прошел через Реконструкцию[56]с одним лишь значительным политическим изменением – исчезло рабство. И люди не сделались меньше – наоборот, в иных случаях они ужасающим образом подросли. Их так и не уничтожили. Их втоптали в грязь, но они поднялись. Возникла Табачная дорога[57], образовалось самое уродливое, самое постыдное последствие всего этого – племя белых людей, живших в открытом экономическом соперничестве с освобожденными неграми… Долгие-долгие годы белый считал, что над чернокожими братьями его возвышает лишь белая кожа. Он был так же грязен и неимущ, он так же смердел. В наши дни он обрел больше, чем у него было когда-либо, у него есть теперь все, кроме родового чувства, он стер все пятна своего бесчестья, освободился от прошлого и все же сидит и лелеет пережиток своей ненависти…

Доктор Финч поднялся и налил еще кофе. Джин-Луиза наблюдала за ним и думала: «О Господи, ведь на этой войне сражался мой родной дед. Отец Аттикуса и Джека. Он был совсем еще ребенок. Видел, как реки крови текли по склону Шилохского холма…»

– Теперь же, Глазастик, – продолжал доктор Финч, – теперь, вот в эту самую минуту Югу навязывается чужая и чуждая политическая философия, а Юг к ней не готов – и мы снова в беде. История повторяется так же неуклонно, как течет время, но человек так устроен, что уроки станет извлекать откуда угодно, только не из истории. Я молю Бога, чтобы нынешняя Реконструкция прошла относительно бескровно.

– Я не понимаю, дядя…

– Посмотри на остальные штаты. Образом мыслей они далеко ушли от Юга. Освященное временем и общим правом понятие собственности – интерес к ней человека и его обязательства по отношению к ней – практически испарилось. Отношение людей к обязанностям власти изменилось. Неимущие подняли голову, потребовали и получили то, что им причитается, – иногда и больше, чем причиталось. Аппетиты имущих урезали. Ты огражден от ледяных ветров старости и, заметь, не по доброй воле – тебя защитило правительство, которое заявляет, что не доверяет тебе и потому заставит тебя откладывать на черный день. И бесчисленные разновидности такой вот причудливой чепухи расплодились в этой стране. Америка – дивный новый атомный мир, а на Юге только начинается промышленная революция. Ты не смотрела по сторонам в последние лет семь-восемь, не видела тут у нас новый класс людей?

– Какой еще новый класс?

– Да что с тобой?! Оглянись! Где арендаторы? На заводах. Где сельскохозяйственные рабочие? Там же. Ты не заметила, кто живет теперь в белых домиках на том конце Мейкомба? Новый класс. Те, с кем ты ходила в школу, – мальчики и девочки с крохотных ферм. Твое поколение. – Он подергал себя за нос. – Этих людей федеральное правительство бережет как зеницу ока. Дает им ссуды на постройку домов, предоставляет бесплатное обучение за службу в армии и пенсии, а в случае потери работы обеспечивает на несколько недель пособием.

– Дядя Джек, ты просто старый циник.

– Да какой, к черту, циник?! Я – старик, да, но из ума пока не выжил и органически не доверяю патернализму и государству в больших дозах. И твой отец, кстати, придерживается того же…

– Если ты сейчас скажешь, что всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно, я плесну в тебя кофе.

– Я одного опасаюсь – что правительство в этой стране когда-нибудь обретет такую чудовищную мощь, что маленький человек будет просто растоптан, и жить здесь станет незачем. Лишь одно отличает нашу Америку от прочего утомленного мира: здесь человек захочет – может дойти, докуда его доведут мозги, а захочет – может и к черту пойти, причем первый путь будет не намного длинней.

Доктор Финч ухмыльнулся на манер дружелюбного хорька:

– Мельбурн заметил однажды, что у правительства – всего две задачи: предотвращать преступления и обеспечивать выполнение договорных обязательств. А я бы, раз уж поневоле оказался в двадцатом веке, добавил еще третью – обеспечивать обществу защиту.