Далось им ее лицо. Физиономия проекта, морда культурного центра, Боже правый, зачем она ввязалась во все это?

— Послушайте, если вы заберете мое лицо, что же останется мне?

— Кто идет в шоу-бизнес, должен забыть о таких предрассудках. Его лицо ему больше не принадлежит, оно часть имиджа компании. Это, конечно, накладывает некоторые ограничения на ваши действия, но взамен вы получаете свободу, и поверьте, это стоит того.

Что за свобода такая, взамен лица?

— Сюжеты мы уже отсняли, — приговаривал Богаделов, пока Еленины черты старательно замазывали гримом. — Ваш текст написан, вы будете видеть его на экране в студии.

— То есть как, написан текст? — опешила Елена.

— Ну а как же иначе? — всплеснул руками Богаделов. — Вы как дитя малое, честное слово. Вникайте в работу, ТВ имеет свои особенности, это вам не газета. Да, затем вы поговорите с гостем, сегодня у нас Парочкин, модельер, он сканадальная личность, вот примерный список вопросов.

— Погодите, какой еще Парочкин? — Елена отмахнулась от кисточки гримерши, как от назойливого насекомого, и обернулась к Богаделову.

— А вы не в курсе? Парочкин, тот самый, Елена Алексеевна, который в этом зимнем сезоне шил одежду из кошачьих шкурок, — затараторил Богаделов. — Он эти шкурки задешево добывал на живодерне, и был большой показ в Екатеринбурге, на родине модельера, а потом и в Питере, где тоже прошел с большим успехом. А теперь его в Мадрид зовут, такое нам нельзя упустить. Готовится летняя коллекция, это будет что-то потрясающее, но он держит все в секрете, надо постараться выжать как можно больше информации. Он очень красивый юноша, поговаривают, сексуально нетрадиционно ориентирован, эту тему мы тоже не обходим. Надо задать двусмысленный такой ход в разговоре, вы понимаете. В общем, тут все написано.

— Погодите, какой еще Парочкин? — повторила Елена с ужасом. — О чем вы говорите, отказываюсь понимать. Мы же договаривались о культурной передаче?

— Конечно, о культурной. — Богаделов посмотрел на нее с подозрением, озадаченно. — А готовим-то мы какую передачу, по-вашему? О спорте, что ли?

Елена без запинки читала текст перед камерами, но мрачнела все больше. Режиссер поминутно останавливала запись и включала микрофон в студии:

— Елена, пожалуйста, больше жизни. Ну что вы заснули, все у вас отлично получается, не переживайте. Улыбайтесь, улыбайтесь!

Наконец Богаделов, наблюдавший это безобразие с экранов, не выдержал, развернул микрофон и раздраженно проговорил:

— Елена Васильевна, зайдите в мой кабинет.

Елена даже не указала ему на ошибку с отчеством, покорно отцепила от лацкана пиджака микрофон, с сердцем отодвинула стул и вышла.

— Что с вами происходит? — вопросил красный от гнева Богаделов, опираясь обеими руками на стол. — Почему вы отказываетесь улыбаться?

Елена немедленно ощерилась по-американски, показав все тридцать два отменных зуба. Богаделов побагровел еще больше.

— Этот текст никуда не годится, — заявила она. — Какой-то сироп. С этаким стебочком. Пикантный, я бы сказала, сиропчик. Для притомившихся от ночной жизни, для тех, кто жизнью вообще не слишком обременен.

Богаделовское лицо приобрело сиреневатый отлив, продюсер просто слов не находил, и Елена испугалась, что его хватит удар. Но синева сошла, и Богаделов сел в свое начальственное кресло, соединил кончики пальцев рук и сквозь них рассматривал Елену. Вероятно, так экзекутор смотрит на будущую жертву. Но Елена не собиралась принимать любезно предложенную роль, она уселась напротив в кресло для посетителей, и стала ожидать ответа, борясь со жгучим желанием развить тезисы. Она намерена переждать размышление соперника, сколько бы оно ни продлилось.

— Понимаете ли, в чем дело, уважаемая Елена Андреевна. — Богаделов начал мягко, очень мягко, как беседу с умалишенным ребенком.

— Алексеевна. — вежливо напомнила Елена.

— Да-да, Елена Алексеевна. Извините. — поправился Богаделов. — Так вот, понимаете ли, уважаемая Елена Алексеевна, в чем дело. Законы, по которым работает телевидение, сложнее, чем кажется на первый взгляд. Вы не можете их разрушить. В телевидении и, как вы выразились, в жизни вообще, существуют определенные правила, и действовать надо, согласуясь с ними, нравится это нам с вами или нет. Закона Ломоносова-Лавуазье еще никто не отменял, — изящно закруглил он тираду.

— А что это за закон? — осведомилась Елена, снимая с юбки придуманную пушинку.

— Не важно, — отстранил вопрос Богаделов. — Вы общую мысль уловили?

— Не вполне, — вежливо призналась Елена. — Вы хотите сказать, что эти самые загадочные телевизионные законы, вкупе с законом сохранения энергии и прочими предписывают никак не выдвигаться из серой массы?

Елена сознательно применила прием из неписаного учебника по женской логике, и Богаделов был сбит с панталыку.

— Ведь то, что вы предлагаете, будет означать еще одну никакую передачу об околохудожественных, псевдомузыкальных, якобылитературных кругах. Настоящие события пройдут мимо, незамеченные и не оцененные. Сюжет о поисках модного художника — это, конечно, прекрасно. Но где серьезные размышления о том, как трудно молодому автору пробиться, быть замеченным, найти доброжелательного, пристального критика, который честно и добросовестно займется им, всерьез укажет на ошибки, а не кинет нечто походя, аллюзии, мол, постмодернизм? Почему мы не скажем, что процветает поденщина, деньги значат больше таланта, а эпатаж забивает все живое? Вы лепите сюжеты о бездарностях, на них же смотреть тошно. Где живые лица, в конце концов? Разве можно с такими лицами быть в искусстве? Вы посмотрите на них, изломанные хлыщи, манерные дамочки, силятся изобразить из себя невесть что. А что они сделали, что сотворили? Какие гениальные мелодии посетили их в минуту вдохновенья? Четыре аккорда? И это вы зовете музыкой?

Богаделов снял очки и прикрыл глаза рукой. Елена воодушевленно продолжала:

— Мы живем во время, когда происходят события, в которых явлен великий дух народа, вся его кротость и самопожертвование. Мы живем в эпоху очередных переломов и тотальной войны каждого со всеми и всех против каждого. Помните, поэт сказал, бывали времена и хуже, но не было подлей. Так вот, это о нашем времени. Надо не о законах рынка думать, не о том, понравитесь ли вы публике. «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести». Полки, понимаете? А вы кого хотите вести и куда?

Не отнимая рук от лица, Богаделов неожиданно высоким голосом промычал что-то невразумительное, и плечи его затряслись. Елена взирала на него победно. Она, может, полк на атаку и не вдохновит, но Богаделова, похоже, проняла.

Богаделов открыл лицо и отвалился в кресле, и обескураженная Елена увидела.

Он смеялся. Самым похабным образом издевался над нею и над тем, что она говорила. Елена побледнела и встала, ей больше нечего здесь делать. Богаделов сделал движение рукой, предлагая задержаться, и она, пожав плечами, опять села в кресло.