– Что я должен увидеть?

– Что рано о... чтоб все как один, чтобы все прониклись святостью и величием идей... Взгляните на певца. Вы ведь тоже...

Отец Гарпаг выпрямился.

– Что у нас может быть общего? Я слуга церкви, а он... он слуга дьявола!

– Может быть, – согласился отец Дитрих, – но сейчас, именно с этой песней, он на нашей стороне. Вы ведь слышите, что он поет...

Священник сказал раздраженно:

– С какой стати я буду слушать, что поет какой-то простолюдин? Пусть даже он хорошо поет... Даже удивительно, что он поет... такое! Я слышал, что ревели на площади только что, здесь стены дрожали от скабрезности и возмущения!

– Вот-вот, – сказал отец Дитрих. – Он поет чересчур хорошо.

– Чересчур?

– А сколько ему подпевало, когда горланил похабщину про пьяного священника и распутную жену трактирщика? Сколько?.. Намного больше, чем про поход в южные страны!.. А сейчас он поет, как будто замаливает грехи, о душе, о духовности, о высоком... и что?

Я отвернулся. Мне не надо смотреть в окно, подобного я насмотрелся по любым каналам телевизора, по всем газетам, по Интернету, по политике, науке, искусству. Я сам, стыдно теперь признаться, переключал на шоу или футбол, если случайно натыкался на оперу или балет.

Отец Дитрих кивнул мне.

– Пойдем, сын мой. Простите, отцы, я отлучусь на минутку. Отведу испытуемого и сразу вернусь.

Когда мы вышли в коридор, солнце опускалось за зубчатую стену, по стене со зловещей неотвратимостью двигалась черная ощеренная тень. В нишах становилось темнее, зло начинало просыпаться, потягиваться в полусне, расправлять мускулы для ночной охоты.

Багровый луч падал на дверь, к которой подвел меня отец Дитрих, медные полосы и заклепки выглядели раскаленными в огне до вишневого цвета. Я едва не толкнул створку ногой. Вовсе не из непочтения, вдруг почудилось, что святая церковь спалит пальцы нечестивца...

Огромное помещение пугало пустотой, отец Дитрих вел по широкому проходу между скамьями, на приближающемся алтаре я рассмотрел раскрытую книгу. Шаги мои замедлились, отец Дитрих поклонился алтарю, начертал в воздухе крест. Глаза его из внимательных стали трезвыми, он словно сейчас сообразил, куда меня привел, явно его душа все еще дралась в теологических битвах за будущее Зорра.

– Я уже знаю, – сказал он негромко. – Король отпускает...

– Благочестивая королева сообщила? – спросил я.

– У нас есть и другие источники, – ответил он суховато. – Итак, сэр Ричард... преклоните колени перед алтарем. Там святая книга, источник нашей стойкости... Вам предстоит бдение до утра.

– Зачем? – спросил я. Он сказал строже:

– Впереди тяжелый путь. И опасный. Так что... не медлите, сэр.

Я перевел взгляд на алтарь. Книга в латунном переплете выглядит пугающе толстой. Справа и слева горят толстые свечи, наплывы воска, словно наледи возле колодца. Мощно пахнет благовониями, но это слово у меня неизменно распадается на составляющие «благо» и «вонь».

– Надо ли сейчас?

Тяжелая рука опустилась на плечо медленно, но тяжесть придавила меня к земле. На колени я опустился, можно сказать, поневоле. Пальцы, на моем плече оставившие странно горячий след, уже исчезли, а кожа вся еще чувствовала жар. Голос произнес над головой требовательно:

– Разве ты не воин, сын мой?

– Воин, – проговорил я. – Отец Дитрих, разве не вы сказали о трудной дороге? Если же выступать на рассвете... Хорош из меня будет рубатель нечисти, если ночь простою здесь на коленях! Еще бы и гороху подсыпали.

Инквизитор сказал сурово:

– Лучше потерять жизнь, чем душу.

Я смолчал, ибо шуточку насчет гороха могут принять как руководство к действию. У церкви чувство юмора всегда было на точке замерзания. Он повернулся уходить, уверенный, что я и так все знаю.

Я взмолился вдогонку:

– Отец Дитрих, но что я должен делать? Я ж не очень... осенен благочестием, вы же сами знаете!..

– Тебе надо укрепиться, сын мой, – ответил он строго. – Да, твоя душа не весьма чиста... Местами смердит так, что небесам гадко, с этим уж ничего не поделать... пока что. Но для успеха трудного пути надо, чтобы те свойства твоей души... ну, в которых еще есть свет, окрепли и не погасли. Укрепись! Подумай о себе, о людях, о мире, о своем месте в мире. В Морданте, к примеру, где музыка и пляски, чтобы человек жил не думая, в постоянном радостном веселье, аки скот... А человек потому и человек, что может скорбеть душой, а не только телом. Человек может плакать, а скот – нет. Слезы очищают, облагораживают, так что не стыдись слез... Плакать не умеют только скот и простолюдины. И еще скот, простолюдины и мордантцы каждую свободную минуту тратят на игры, веселье, пляски, песни, похоть... Человеку же даден день в неделю для раздумий: правильно ли жил, как жить дальше, как строить жизнь... Это свойство человека, сэр Ричард! Вот и подумай...

Он ушел, а я остался в довольно глупой позе на коленях. В пустом храме. Идиотизм, конечно. Согласен, не все же время веселиться, уже прямо из себя выжимаем веселье по любому поводу, а серьезный человек – уже подозрителен, но и мыслить именно на коленях – дурь. Мыслить лучше в хорошем, удобном кресле, чтобы нигде ничего не давило, в правой руке – чашечка с крепким горячим кофе, пусть прочищает мозги, в левой – пульт от цифрового телеящика, новости ничуть не мешают мышлению, а то и придают новые повороты, добавляют нюансы и нюансики...

Правда, новости часто прерываются рекламой, а на остальных каналах обычно туповатые шоу да рэперы, но наши мозги натренированно отсеивают лишнее, выбирают... что они выбирают? черт, да мозги, строго по Павлову, заранее включают предохранительное торможение. То есть вопят, что устали, надо отдохнуть от думанья, переключи-ка, друг, на футбол или концерт...

Ладно, эти люди в Зорре больше имеют времени для думанья, но они на все его имеют больше. Вон в Морданте царит веселье... Они, кстати, мне ближе, чем люди Зорра, это уже себе говорил... Даже твердил. Да и вообще, как писал Карнеги, человек с улыбкой нравится всем. А у мордантцев не просто приветливые улыбки, а вообще рты до ушей.

А здесь все сковано догмами, правилами, суровыми требованиями. Всяк зоррец живет только «как надо» и никогда не оттягивается, не балдеет, не расслабляется. Это как если бы пацан взялся качать железо, и качал бы его все свободное время, жертвуя девочками, выпивкой, травкой, дискотекой... Вот уже накачал себе такие мышцы, что Шварценеггер от зависти удавится, но все качает, все вздувает, все бьет и бьет рекорды, отказывая себе во всех радостях...

Но жизнь коротка, на девочек и выпивку можно вообще опоздать, как на дискотеку!

Внезапно странная мысль мелькнула, как острая искорка падающего в ночи болида: а что, если у этих сумасшедших другое понятие радости? Одному идиоту радостно качаться... нет, такое не может быть радостно, но хотя бы радостно смотреть на себя в зеркало, пройтись по пляжу, а другому придурку приятно грызть гранит науки, чтобы в уме щелкать интегралы шестого уровня, а потом ломать голову над новым суперчипом, а третий не ест, не спит, на баб не смотрит – ибо тоже увидел радость другого порядка... Скажем, как исполнить фугу Баха на компе...