Р.

Покидая Реклюс, я понятия не имела, куда направляюсь. Не знаю, когда у меня в голове наметился четкий план. Возможно, он всегда там хранился, затерянный на дне, как пазл, который необходимо собрать. Моя мама в детстве жила со своей мамой на Манхэттене, в квартире с одной спальней. Бабушка по отцовской линии не помогала ее обеспечивать, зато каждое лето платила за лагерь в северной части штата Нью-Йорк. На восемь недель мою маму увозили из душной бетонной коробки, чтобы она свободно бегала среди сосен, кленов, дубов, ив и кипарисов. Она плавала в озерах, каталась на каноэ по рекам… Ее одноклассники о таком досуге могли только мечтать.

Рассказы о летних приключениях завораживали, и я часто спрашивала маму, почему меня не отправляли в лагерь. Однажды она махнула в сторону водохранилища Ваки, где я плавала круглый год, кроме зимы, и предложила разбить палатку на берегу. Пошутила. Наш дом был таким маленьким, что и мама не возражала бы против дополнительного пространства. Однако меня не покидали мечты о чудесном лагере из маминых воспоминаний, и иногда я расспрашивала ее о том, как там проводили время. Было ли у нее собственное каноэ? Сколько часов в день ей разрешалось плавать? На кого-нибудь нападал медведь? Общалась ли она с кем-нибудь из друзей по лагерю?

– Нет. Мы потеряли связь, – отвечала мама, отхлебывая джин с тоником из уже третьего за день стакана.

– А кто-нибудь из вас тонул в озере?

– Почему ты все время спрашиваешь про утопление? – удивлялась она.

Вряд ли я когда-нибудь отвечала на этот вопрос. Сейчас думаю, что меня уже тогда интересовала эта тема, хотя интерес еще не перерос в навязчивую идею.

– А ты там встречалась с мальчиками? – продолжала я.

– Конечно.

По маме всегда легко было сказать, когда разговор окончен. Ее глаза устремлялись к небу, даже если его не было видно. А я всегда пыталась вытянуть из нее еще немного.

– А что становится с лагерем, когда лето кончается?

– Ничего, – говорила мама. – Стоит в одиночестве, как домик в прериях, пока в следующем году снова не приедут дети.

* * *

Мне оставалось ехать два часа, когда я села, выглянула в окно и увидела, как мимо меня проносится дивный мир. Я нашла идеальную метафору для своей жизни. Цвет деревьев напомнил мне, что стоит осень, середина октября. Листья желтели и начали увядать, но пейзажа в таких красках я никогда не видела. На какое-то время я позабыла обо всех жизнях, от которых убегала, и с благоговением смотрела, каким прекрасным может быть этот невероятно жестокий мир.

Прежде чем я поняла, что происходит, по моим щекам потекли слезы. Я надела темные очки, но в них волшебные цвета тускнели, и я подумала: «К черту, хочу любоваться», – потому что не знала, сколько еще осеней мне осталось и сколько из них я увижу свободным человеком. Я сняла очки. Пусть все видят, как я плачу.

Я сошла с поезда в Олбани около трех часов дня и купила билет на поезд «Эмпайр сервис» до Гудзона. Я шагала по Уоррен-стрит, пока не заметила краем глаза мотель, один из тех, к каким я уже привыкла. Сделав крюк, зашла в гостиницу «Рузвельт». Нужно было привести себя в порядок после дороги.

Я заплатила наличными, чтобы не оставлять следов кредитки, и зарегистрировалась под именем Сони Любович, чтобы к нему привыкнуть. Просто удивительно, как легко звуки восточноевропейской фамилии слетали с моего языка. Сотрудник за стойкой регистрации даже на меня не взглянул. Мы с Соней прекрасно ладили.

– Вы к нам надолго? – спросил служащий мотеля. Он был весь в татуировках и свою работу явно считал унизительной. Наш разговор его безмерно утомлял.

– Только на одну ночь.

Я вошла в номер площадью тридцать пять квадратных метров, сняла контактные линзы, от которых глаза уже горели огнем, и приняла долгий горячий душ. Затем переоделась и вышла из гостиницы «Рузвельт», чтобы размять ноги, наслаждаясь чувством, которое, видимо, следовало описать как радость свободы.

Я купила в комиссионном магазине кое-какую практичную одежду, постирала новые и старые вещи в прачечной самообслуживания, купила два одноразовых мобильных телефона и проверила карманы своего шерстяного пальто за десять долларов. Потрепанное, в крупную клетку, оно могло сделать меня невидимкой. В кармане нашелся четвертак.

Я приметила библиотеку – к сожалению, закрытую в тот день. Зайдя в старомодную забегаловку, съела гамбургер, а потом вернулась в «Рузвельт», чтобы провести последнюю ночь в настоящей постели.

Утром я приняла горячий душ, выписалась из мотеля, неся на плече весь свой скарб, и вернулась в библиотеку. Несмотря на снедающее меня любопытство, я не стала проверять свои прошлые жизни, а занялась поисками летних лагерей в радиусе пятидесяти километров и объявлений о продаже подержанных машин.

Через три часа у меня был список из пяти лагерей и трех автомобилей, хозяева которых жили в нескольких минутах ходьбы или езды на такси. После пары звонков я нашла пожилую женщину, продававшую свой «Джип» 1982 года выпуска за тысячу долларов. Цена била по карману, но иначе сделка была бы ограблением. А я нуждалась в автомобиле с полным приводом и приличным дорожным просветом для езды по проселкам.

Я назначила встречу с миссис Милдред Хенсен в одиннадцать утра. Дважды заглянула в кошелек, надеясь, что там по волшебству появились еще деньги, однако чуда, как всегда, не произошло. После покупки машины у меня останется чуть более пятисот долларов – не так много, если не имеешь ни одного источника дохода. Я взяла такси до района Ред-Хук.

Миссис Хенсен была милой пожилой дамой, тугой на ухо, что лишь облегчало наше общение. Она и глазом не моргнула, увидев права Сони, выданные в Пенсильвании, и отмахнулась от моих объяснений, почему мне нужно взять регистрационные документы на машину и заполнить их самостоятельно только после того, как я получу права штата Нью-Йорк. Я придумала целую многословную историю о бывшем, который мог найти меня по паспорту, но она не понадобилась.

Я немного проехалась на «Джипе». Амортизаторы нуждались в замене – машина подпрыгивала на кочках, словно верховая лошадь. Двигатель скорее тарахтел, чем рычал. Зато привлекала цена, и за чашкой крепкого чая с домашним печеньем мы договорились о сделке.

Покинув дом миссис Хенсен, я колесила по дорогам, пытаясь найти кемпинг из своего списка, – а у них, как водится, ни адресов, ни ориентиров, которые можно было бы различить под густым навесом листвы. В конце концов я наткнулась на табличку с непримечательным названием «Родни». Проехала по заросшей дорожке мимо знака «Вход воспрещен» к поляне с несколькими вагончиками, выкрашенными в белый цвет, и одним главным зданием. Белый домик с синей отделкой, в колониальном стиле, с виду казался новым.

Я вышла из машины, поднялась по ступенькам и положила руку на массивную дубовую дверь. Запертая на засов, она не поддалась. Ничего не увидев за шторами, я обошла дом и заглянула в другое окно. Внутри была комната с несколькими партами, как в школе, и большими стальными шкафами у задней стены. В дальнем конце комнаты висел плакат с какими-то надписями про двоичный код.