«ОТКАЖИСЬ — кричала я мысленно Палачу, глядя прямо в его глаза, в которых видела ярость и холод, надеясь на то, что он понимает, что поступает неверно, так же как и я понимала, что не смогу ничего сделать против этих огромных мужчин и их слова!

Видя, как Палача держат его собратья, я молилась, чтобы он вырвался, раскидал всех на своем пути и отобрал меня из рук Сумрака, чтобы убить сразу же.

Я бы даже не сопротивлялась!

Но он словно наказывал меня этой ситуацией, когда выпрямился и откинул держащие его руки, прорычав практически в лицо Сумрака:

— Ради Марса! Только ради Марса!

Когда Сумрак кивнул ему в ответ, я не могла даже пошевелиться, лишь чувствуя, как по моим холодным щекам потекли горячие слезы.

Что теперь я могла сделать?

Кричать? Звать кого-то на помощь? Отбиваться? Умолять все вернуть назад?

Как я могла ненавидеть себя меньше, видя, как Палач сухо кивнул вперед Янтарю и Лютому, которые повиновались, вышагивая смело и синхронно, словно были близнецами… даже не обернувшись на нас — застывших от ужаса и колючей паники.

— А теперь смотри! — прохрипел отец так, словно в эту секунду ему было не только тяжело говорить, но и дышать, когда Палачи и двое наших Берсерков скрылись за сугробами и снегами в лесу:

— Все они — мои дети! КАЖДЫЙ! И даже вот эта лысая жопа, которая получит таких люлей, что ему еще и не снилось в страшных снах, черт возьми, потому что мы договорились, что он будет сидеть дома, чтобы здесь не случилосы!

Последние слова были сказаны с таким рычанием, что тяжело сглотнула даже я, совершенно искренне жалея того, на ком остановился палец отца, потыкав куда-то в кусты, даже если я никого там не видела и не ощущала:

— Поэтому хочешь обижайся, хочешь — нет, но по-хорошему или силой ты сейчас идешь в наш дом, и рассказываешь нам ВСЁ черт возьми с самого начала и до сегодняшнего гребанного дня!

Конечно же, я бы пошла.

Пошла по своей воле, если бы только ноги не дрожали так сильно и не пытались стать ближе к промерзшей спящей земле под этим слоем снега.

Думаю, это ощутил Сумрак, заглянув в мое серое от переживаний лицо, и первым двигаясь вперед, прочь с этой поляны, где стоял аромат смолы, хвои, крови и моей паники, от которой хотелось не просто кричать, а выть до хрипоты и полной потери голоса…

…иногда душа болит так сильно, что нет силы терпеть, и ты готов умолять, чтобы эта боль прекратилась, согласный даже на то, чтобы тебе вырвали руку или содрали заживо кожу — все равно это не будет так больно, как сейчас болело в груди, отчего воздух вокруг казался раскаленными невидимыми иголками, что пронзал легкие, впиваясь в них и делая дыхание хриплым и тяжелым.

Знаете, я сто раз встречала фразу «никто не знает, где душа, но все знают, как она болит» всегда считая ее лишь красивыми словами, и как же страшно было понимать всю глубину их смысла в тот момент, когда я обрела ясноглазое счастье, своими руками, толкая его на верные и ужасающие мучения.

Я не хотела прислушиваться к эмоциям этих мужчин, которые бросились на мою защиту, ничего не зная толком и отправляя своих братьев на такую боль, которая заменит мою заслуженную смерть, потому что понимала, что не вынесу этого. Груза моей боли, страданий и беспомощности было сполна, отчего я силилась держать себя в руках и не разрыдаться, скатываясь в полную и абсолютную истерику.

Мне достаточно было просто видеть их.

Видеть. как два Кадьяка. что были с горящими глазами. метались по поляне раздавленные, разъяренные, но такие же беспомощные, каки я. раздираемые чувством долга. логикой и страхом за тех, кого считали своими братьями, даже если все они были разных родов.

— Север! Не смей! — обернулся вдруг Сумрак. останавливаясь как раз в тот момент. когда Кадьяк с синими глазами, рванул было с поляны по тому направлению, где скрылись Янтарь и тот блондин, которого он назвал Лютым, и как бы не было напряжено тело мужчины, его голос прозвучал мягко и успокаивающе.

Сумрак чуть покачал головой, тихо добавив:

— Не делай этого. Если кто-то вмешается. будет еще хуже. Они пройдут это испытание ради своей семьи и вернутся. Если же Палачи почувствуют кого-то еще. кто окажется рядом и посмеет помешать, то мы не знаем, что будет дальше и чем все закончится.

— Идем домой, сын, — осторожно похлопал по могучему плечу мужчины тот Кадьяк с пронзительным жутким взглядом, которого называли Каратом, поманив за собой второго Кадьяка с ярко-зелеными глазами, что явно собирался последовать за Севером. но тоже остановился от слов Сумрака, слушая его с мрачным растерянным лицом, — Когда ваши братья вернуться, мы должны быть готовы встретить их.

Было ясно, что Карат шел чуть позади мрачных и тревожных мужчин лишь с одной целью — остановить их, если они вдруг решат ослушаться и снова ринутся за братьями.

— Как ты, друг мой? — обернулся он и к отцу. который шагал самым последним. заглядывая в его прозрачно-серые глаза, но так и не получив ответа, просто молча обнял рукой за мощную шею, вышагивая рядом.

Каждый из этих мужчин страдал.

И всему виной была только я одна.

— …оставьте меня здесь, — прохрипела я едва слышно. и вздрагивая когда из кустов появился молодой парень, прикрывая руками свои обнаженные бедра. явно не выросший в лесу, подобно своим большим собратьям, судя по тому, что стеснялся ходить голышом, а еще выглядел так, словно только что его фотографировали на обложку журнала.

— Я сказал ВСЕ идут в дом! — вдруг рявкнул отец так. что задрожали макушки заснеженных деревьев, полыхнув яростным взглядом, который я не могла выносить. — Значит ВСЕ ИДУТ В ДОМ!

От рыка отца притихли все в одночасье. зашагав вслед за Сумраком, который по-прежнему не отпускал меня с рук, то ли боясь. что я попытаюсь сбежать и навлеку на себя гнев отца, то ли чувствуя. что была просто не в состоянии идти.

Говорят, что самое страшное чувство — это ненависть…

Будто она выжигает душу до тла, превращая в пепел остальные чувства и нет ничего сильнее её.

Говорят, что самое сильное чувство — любовь…

Что из-за нее мы становимся слепыми к порокам других людей, глухими к их словам и предупреждениями, и немыми в попытках передать то, что порхает в душе.

Но я точно знала, что самое страшное чувство — это вина…

Она подобно вязкому зловонному болоту в тебе, в которым ты каждый день тонешь, не в силах смыть с себя ее смрад, захлебываясь и моля о пощаде каждую ночь, чтобы проснувшись утром снова обнаружить себя на том же берегу озера по щиколотки в грязи и слизи собственных мыслей о том, что ты натворила…

Я не знала, как жить с этим болотом внутри, чувствуя лишь то, что с каждым днем оно разрасталось в моей душе все сильнее и сильнее, затягивая в свои дурные пучины все прочие чувства и засасывая меня с головой, когда я боялась уснуть, чтобы просыпаться в холодном поту и слезах…