Вот кого б она с удовольствием бы сейчас прокляла. Не Сагрона, который был для неё просто надоедливым преподавателем, но своих родителей. Если б знала, что помогло бы им разбудить совесть, застывшую давно вековым камнем в груди, так обязательно бы прокляла, вот только девушка очень сомневалась в том, что это и вправду могло бы ей помочь.

— И не стыдно? — продолжила она. — Может быть, вы считали, что если я стану отдавать вам всё до последней копейки, то потом скажу вам спасибо? Спасибо за то, что научилась экономить? Спасибо за то, что ничего не ела — и потому не особо толстела? За что ещё мне надо вас поблагодарить?

— Ты, дочка, жестокая стала, — отметил отец, склонив голову набок. Речь его звучала ну совсем уж нечётко, спутанно, словно он только что проглотил что-то необъятное. А ещё, казалось, в лёгких клокотали слёзы или кашель, вот только Тэсса в это уже не верила.

— Я стала жестокая? Нет. Я просто голодна с дороги, — повела плечом она. — А вы не ожидали? Ваша дочь не может проголодаться? Ей не может быть плохо?

— Так ведь мы болели… — начала мать.

— Чем?!

Родители промолчали. Придумывать очередную смертельную болезнь, лгать в глаза — да они бы и солгали, если б знали наверняка, что Котэсса поверит, но, кажется, слишком уж серьёзно она была сейчас для этого настроена. И глаза вот как горели — прямо пылали неистовым огнём, возмущением таким отчаянным, таким страшным…

— Тэсси… — начала мать. — Ты понимаешь, мы подумали, что это и вправду будет для твоего же блага. Ты научишься откладывать деньги. Ты не говорила нам, что в чём-то нуждаешься, а ведь у нас так всего мало. Ведь ты знаешь, как трудно заработать в деревне. Вот мы и…

Она умолкла.

— Мне было трудно, да, — согласилась Котэсса. — И деньги я научилась бы откладывать, будь у меня полноценная стипендия.

— А с тёткой, — мать словно не слышала её слов, — я поговорю. Да? — она повернулась к своему мужу, будто бы надеялась на поддержку с его стороны. — Да?

Но тот мог только согласно замычать — как всегда, столь немногословный. Столь глупый, поймала себя на мысли Котэсса.

— Доча, — хмыкнул он. — Будешь?

Она долго смотрела на банку, наполненную прозрачной жидкостью, а после пробормотала себе под нос какую-то одну короткую, заковыристую фразу.

— Наливай, папаша, — промолвила она. — Наливай. За ваше здоровье!

Она взяла стакан, вскинула его вверх, словно и вправду собиралась выпить, а тогда, когда мать сделала один брезгливый лоток, а отец выпил всё залпом, выплеснула жидкость на пол.

Доски зашипели — от них пошёл странный дымок. Жидкость, казалось, позеленела, и даже в банке теперь она казалась на самом деле ядовитой, теперь уже и явственно.

Отец побледнел. Он долго-долго смотрел на свой опустевший стакан, а после схватился за живот и пополз под стол, громко завывая. Мать так и стояла, поражённо глядя на дочь.

— Что это? — прошептала она. — Ты… Ты посмела отравить своих родителей? Ты действительно ради денег подсыпала, подмешала отцу своему страшный яд? Ты пожелала нам смерти?!

— Это лекарство от наглости, вам поможет.

Отец скорбно взвыл под столом. Мать шмыгнула носом и посмотрела на дочь так, словно та только что кинжал всадила ей в сердце, а после и сама полезла вслед за мужем. От её странного таланта и привлекательности не осталось теперь и следа — какой бы мужчина посмотрел на эту женщину?

Котэсса вышла. Дверь от туалета, прицепленная теперь в её доме, превратилась в пепел — ещё одно наказание за пьянство. Последняя монета стипендии, ещё сохранённая мамой на завтрашнее утро, выскочила из закромов — остальное Котэсса не тронула. Может быть, отец заработал.

Мама — ни за что. Она попросту не умела этого делать.

Сагрон ждал на улице. Он явно наблюдал за всем этим в окно, но до этого не проронил ни единого слова — посмотрел на неё, обнял за талию, притягивая к себе, поцеловал в висок, словно пытаясь успокоить.

Котэсса не стала вырываться. Она ответила на объятия, мягко улыбнулась, а после тяжело вздохнула.

— Ради спиртного…

— Ты правда прокляла жидкость? Яд? Что там было?

— Какой яд! Нас на уроках целительства научили, у меня это было самое лучшее и самое любимое заклинание. Я курсач по нему писала. Превращает спиртное в жидкость для очищения организма от токсинов. Полезная вещь для тех, кто борется с пьянством, — вздохнула Котэсса. — А зелёное потому, что надо же было их как-то напугать.

— А откуда ж тогда тошнота? — удивился Сагрон. — Я пил эту жидкость, меня не тошнило…

— Зачем пил?

Сагрон хмыкнул.

— Токсины не только в спиртном.

Она кивнула. Настойка была целебной для всех, она помогала избавиться и от ядовитых испарений, что заседали в лёгких, и от табака — ведь можно не самому курить, но просто оказаться рядом с курильщиком. С какой стороны не посмотреть — ну всяко полезная вещь!

— Я тогда, — пояснил Сагрон, — был на одном заводе на практике, ещё студентом, надышался — пришёл в НУМ, мне там и дали. Довольно большую дозу. Но я под стол не лез и за живот не хватался, напротив, сразу легче стало. Хорошая ведь настойка. Конечно, добытая магией она не так действенна, как та, что на подорожнике, на настоящем, но всё равно — полезная же…

— Это, — промолвила она, — психология проклятий. Они не прокляты — но полагают…

Сагрон вздохнул.

— Домой?

— В столицу? — поинтересовалась она. — Да. Домой. Не вернусь сюда больше — толку?

— Ну, — отметил мужчина, — тебе ещё не показали жениха?

Котэсса только мрачно указала в сторону парня, направлявшегося к ним — такого кругленького, всего в прыщах, с тремя кольцами — свидетельство о том, что брак не удался ни с первого, ни с второго, ни с третьего раза, — на жирных пальцах, зато в дорогой рубахе и штанах, что никак не хотели сходиться на пузе, поэтому он расстегнул ремень, но постоянно подтягивал их. Зато в сапогах. В красных.

— Увы, — покачала головой Котэсса, — но сельский гламур, — новомодное столичное слово само по себе скользнуло на язык, — мне как-то не по вкусу…

Деревня с нею, может, и не желала прощаться, но вот в том, что Котэсса с нею расплевалась уже очень давно, теперь Сагрон даже и не сомневался.

Первый пожелтевший лист сорвался с Древа Сезонов, что росло как раз в самом центре внутреннего дворика НУМА, и, описав полукруг, приземлился на подоконник. Порыв ветра затолкал его в открытое окно — лист, гонимый магией Сезонов и простыми погодными катаклизмами, скрываясь от дождя, мокрым лопушком плюхнулся прямо на лысину профессору Куоки.

Профессор Хелена кашлянула в кулак, упорно сдерживая смех. Доцент Ойтко покачала головой, низко склонила голову, чтобы кудри её закрыли лицо, и только тогда улыбнулась. Сагрон сделал вид, что смотрит куда-то в сторону, Ролан стыдливо отвёл взгляд и теперь внимательно изучал собственные ногти…