Котэсса знала, что в их семье было принято полагать, будто бы это мама скочила из грязи, да в князи. Вот только она прекрасно понимала, что отцу просто льстило, когда его именовали кормильцем в семье. Он и испортил мать, жизнерадостную, весёлую девушку день за днём превращая в вечно ворчащую, не слишком-то болезненную, если по правде, но довольно хитрую, обманывающую женщину.

Сам он был прост, как и большинство деревенских, и их крохотный провинциальный городок для Арко-старшего казался тоже чем-то вроде столицы.

Котэссу всегда это смешило.

Мать была местной. Её родители умерли рано, вышла замуж она скорее по нужде, чем по любви — не то чтобы в доме было нечего есть, но она не хотела работать, не могла отыскать ничего, что подошло бы ей по нраву, а тратить силы на занятия не по душе не хотела. Не смогла она найти ничего себе во вкусу ни через год, ни через два, а после и бросила эту затею, справедливо поддавшись на уговоры мужа, что женщина должна сидеть дома и варить борщи.

Котэсса ещё помнила время, когда мать была красивой. Когда стройная, светловолосая, с такими яркими, живыми глазами, она могла одной улыбкой только покорить первого встречного мужчину.

Помнила, как, будучи маленькой девочкой, удивлялась — какой же сильной должна быть любовь, чтобы мать, столь привлекательная для окружающих представителей мужского пола, вышла замуж именно за вечно хмурого, не к лицу ей отца? А теперь подумала, что, может быть, маме и тогда уже было лень — завоеванием заниматься, полагала она, не её дело, она всё ждала, пока всё будет готовое падать в руки, а оно как-то не спешило, не горело дело в руках, не спорилось. Ничего не выходило, как бы она ни старалась, ничего не складывалось в приличную ровную линию. Жизнь вообще не бывает ровной, вот только женщина никак не хотела в этом убедиться, не верила, отказывалась кивать собственному опыту и смотреть в глаза потерянным годам.

— А что ж ты, — продолжила старуха, вырывая Котэссу из её воспоминаний, — вообще в этих штанах? Аль деревенских решила соблазнять? Куда тебе, городская фифа! Они куда больше на сельскую девку! Вот, помню, у меня грудь была, а уж талия — оса осой!

— Вы и сейчас оса осой, — фыркнула Тэсса. Хотелось дополнить, что на сей раз уже не по талии, а по языку, но старших принято было уважать.

Старуха кокетливо покосилась на Сагрона. Тот только закатил глаза и отвернулся, глядя на дорогу.

Повозка была без верха — лето, и никто не нуждался в душной крыше. От солнца защищало натянутое полотно — оно же должно было спасти и от дождя, и от ветра, и от всех прочих бед. По правде, Котэсса полагала, что если с солнцем как-то полотно справлялось, то с осадками их импровизированная крыша уж точно не смогла бы совладать, вот только кого интересовало её мнение?

Наконец-то закончился лес. Бесконечная вереница полей свидетельствовала о том, что до родного городка оставалось совсем чуть-чуть, не более получаса, но старуха будто бы вздумала не молчать и вовсе — теперь она бросала на Котэссу злые ядовитые взгляды, усмехалась Сагрону и то и дело одёргивала подол собственного платья, к слову, такого старого, что оно едва ли не расползалось на кусочки прямо на ней же.

Тэссе хотелось сначала попросить Дэрри поменяться с нею местами, но потом она как-то смирилась, свыклась с болтовнёй. Или полагала, что свыклась — потому что с каждым метром дороги становилось всё хуже и хуже.

— Вот в моё время, — завелась вновь старушка, — так не ходили. Понатягивают, девки, свои штаны, ходят тут, независимые…

— Послушайте, — не удержалась Тэсса, — что вам от меня надо? Вы хотите, чтобы я сменила брюки на юбку? В ней неудобно.

На самом деле, жарко было во всём. Так, по крайней мере, ей не приходилось бояться ветра, да и, если вдруг придётся, можно было скакать верхом безо всякого лишнего седла.

Старуха, сидевшая совсем рядом, пододвинулась ещё поближе. Тряхнуло повозкой — и Тэсса от непривычки едва ли не упала вперёд, но вовремя была подхвачена Сагроном и возвращена на место.

Он не стал убирать руки, наплевав на колкие взгляды старухи, и девушка, устало вздохнув, опустила голову ему на плечо. Теперь она вдруг поймала себя на мысли, что просто отправить деньги родителям было бы проще, чем ездить и проверять. В конце концов, мама не могла ей соврать. Ведь это мать! Если мать лжёт своему родному ребёнку, то кому тогда верить?

— А вот когда я была молодая, — продолжила ненавистная старушка, — я не позволяла себе сидеть у мужика практически на руках!

— Это было очень давно, — ядовито улыбнулся Сагрон, — и с того момента всё пошло прахом. Увы, ваша мораль устарела.

— Только хам может напомнить женщине о её возрасте!

— А я и не отрицаю, — усмехнулся мужчина. — Разумеется, я хам. Но мне нравится, когда моя спутница надевает эти брюки — мне вообще всё равно, что она надевает. А у вас очень неприятный голос.

Котэссе хотелось сказать, что Сагрону и должно быть всё равно, ведь они друг другу чужие люди, но то и дело вспоминался столичный парк, дерево с вензелями…

— Скажите, — внезапно повернулась она к старушке, — а вот вы столь мудра, наверное, вы сможете мне помочь? Кого ни спрашиваю, — она никого ещё не спрашивала, но можно же было начать прямо сейчас! — никто не может мне ответить. Но я ещё не встречала человека, у которого было бы знаний столько, сколько у вас…

Женщина коснулась своего крючковатого носа, поправляя невидимые очки, и довольно хмыкнула. Несмотря на то, что всего мгновение назад она буквально кипела от ярости, а самое главное, прекрасно расслышала всё, что в исполнении Сагрона должно было звучать подобно оскорблению, сейчас так легко повелась на лесть, будто бы жила на свете первый день.

Она даже подбила свои седые волосы, словно показывала, что ещё многое может, и если уж дело о мужчинах, то она, в конце концов, когда-то была безумно привлекательна…

Но дело было не в мужчине. На самом деле у Котэссы просто вызрел один срочный вопрос — и она никак не могла его не задать.

— Вы встречали когда-то, — промолвила она, — такое высокое дерево с листьями, похожими на кленовые, только больше, разлапистее, и у дерева будто бы более тонкая при этом структура — ствол я имею в виду? А кора похожа на кору берёзы, только там не бело-чёрный окрас, а по чёрному словно идут такие красивые серебристые и золотистые вензеля. Я подозреваю, что дерево колдовское, но не могу определить, что именно оно призвано делать.

— А! — махнула рукой старуха, да так бодро, что, наверное, не каждая молодая женщина смогла бы повторить её жест. — Проще простого. Странно, детка, что никто тебе не ответил, но молодёжь, видать, больно глупа пошла. Согласия это Дерево, милочка. Они редко когда растут, потому что старые, во время Войны почти всё вычистили. Да, колдовское. Я такое когда-то давно в парке видела, в столичном… Твоё не там?

— Нет, — покачала головой Котэсса. — А что не так с тем, что в парке столичном? С ним что-то важное связано?