помещиков даже из отдаленных уездов, рассылая ко всем программу предстоящего праздника, точно афишу на какое-нибудь театральное представление. И чего-чего не было в этой программе: и театральное представление на открытом воздухе, и балет в естественной роще при искусственном освещении, и бал с ужином, и народный праздник с угощением народа, и кавалькады ночью с факелами, и ночные прогулки на лодках по воде с фейерверками, и кулачные бои у простого народа, и скачка на тройках, и пр., и пр., так что один помещик, прочитавши эту программу, только плечи поднял да руками развел, примолвя: столпотворение вавилонское! Содом и Гомор, да и баста!.. А другой лаконически проговорил только: «Разорится!.. Лопнет!.. Помяните мое слово – лопнет!..» Разумеется, на такой праздник нельзя было не ехать, хотя бы и за сто верст; но долго, однако ж, в семейных домах разрешался сомнительный вопрос: можно ли ехать дамам к холостому человеку. Впрочем, женское любопытство победило излишнюю щекотливость приличий: и за день и накануне Петрова дня на обширный двор усадьбы Рыбинского беспрестанно въезжали разнообразные экипажи, запряженные тройками, четверками, шестериками и наполненные разряженными дамами. Никешина тележка также приютилась где-то скромно, в самом дальнем уголке. Ему тоже было милостиво приказано явиться на предстоящий праздник.

В день праздника после обедни все гости сошлись в парадные приемные комнаты хозяина и тотчас же сами собою разделились на группы: тысячедушные до пятисотдушных включительно составили одну группу на самом видном месте около хозяина. К этой группе примыкали молодые и холостые люди разных состояний, даже стодушные, но побывавшие хоть раз в жизни в столицах. Из прочих посетителей к этой группе подходили иные разве только за тем, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и тотчас же отходили к своим. Примыкая к этой группе, но все-таки отдельно, составлялась другая из помещиков, считавших себя людьми не столь богатыми и знатными, но имевшими право голоса и шар на баллотировке. Наконец третья группа, помещавшаяся большею частью в первой зале поближе к входным дверям и в бильярдной, образовалась из мелкопоместных дворян и неважных чиновников уезда; а важными, как известно читателю, считаются в уезде городничий, исправник да судья: они принадлежат ко второй группе, принимаются с любезною улыбкою и в первой, и сами с такой же улыбкою обращаются к третьей. Все эти группы образовались сами собою, без воли и распоряжения хозяина, который старался оказывать особенное внимание второй группе, как самой многочисленной и состоящей из людей более для него нужных. В первой группе шел разговор солидный, спокойный и внушительный, возникали иногда споры, но и они сопровождались и оканчивались с каким-то особенными достоинством. Во второй группе было больше одушевления и веселости, больше шума, смеха и споров. Зато очень скромно, молчаливо и осторожно держала себя братия третьего кружка: казалось, что там чувствовалась всеми какая-то неловкость и даже преждевременная скука. Дамы, разумеется, были все вместе, но здесь еще скорее и резче обозначалось различие положений, состояния и костюмов, тем более что встретилось много между собою незнакомых, съехавшихся из разных сторон; и теперь пока, до более подробных исследований, общественное положение и право на уважение каждой из них определялось прочими только по одному костюму. В дамском кругу чины и состояние играют большую роль и имеют еще более значения, нежели в мужском. Женщина никогда не уважает другую женщину за ее личные достоинства, она даже и себя ценит не по самой себе, но или за мужа, или за родных, или за состояние и образование, которое ей дали.

Рыбинский старался быть любезным хозяином и употреблял все усилия, чтобы сблизить дам, но напрасно: они дичились друг друга, и каждая старалась держаться ближе к тем, с которыми была знакома прежде. Единодушного разговора никак не возникало; и чем более Рыбинской старался об этом, тем выходило хуже, потому что каждая из них сердилась на другую, с которою Рыбинский заговаривал.

Между прочими гостями были и старые наши знакомые: Неводов, Комков, Тарханов. Приехал и Паленов, не желая обнаруживать своего нерасположения к Рыбинскому; но жены с собою не привез. Он, разумеется, фигурировал в первой группе и ораторствовал со свойственным ему красноречием о всевозможных предметах.

Между прочим, выбравши такую минуту, когда больше было слушателей, он обратился к Рыбинскому:

– Я, Павел Петрович, давно собираюсь обратиться к вам, как предводителю, с покорнейшею просьбой. Я уверен, что вы, как истый русский дворянин и дворянин нашего уезда, исполните мою просьбу, потому что она касается интересов одного из дворян нашего уезда. Я говорю о несчастном Осташкове. Я заметил, что он здесь, что вы удостоили и его приглашения наравне со всеми нами, но я не знаю, известно ли вам, в какой бедности, нищете и всякого рода лишениях находится его семейство. Но бедность и лишения материальные ничего не значат в сравнении с нравственными лишениями. Я полагаю, вы в этом совершенно со мною согласитесь?

– Может быть… Но в чем же дело?…

– У этого несчастного Осташкова пять человек детей тогда, как он не имеет средств даже прокормить их, а не только дать образование, которое требует от дворянина наше время, наш век… А между тем детям надо дать воспитание…

– Что же с этим делать? Не нанять ли на общий счет гувернантку для его детей: так ведь ни одна не пойдет к нему, – отвечал Рыбинский иронически. – Эй, Осташков, поди сюда! – закричал он ему через всю комнату. Осташков поспешно бросился на призыв.

– Как ты думаешь: пойдет к тебе гувернантка, если бы мы ее наняли для тебя…

Осташков глупо смотрел в глаза и улыбался, ничего не отвечая и стараясь сообразить, к чему и о чем его спрашивают.

– Слышишь ли? Что же не отвечаешь. Вот Николай Андреич предлагает дворянству на общий счет нанять для тебя гувернантку, чтобы она обучила тебя грамоте и французскому языку вместе с твоими детьми… Говори: желаешь ли ты этого?…

Все присутствующие смеялись. Паленов вспыхнул.

– Вы шутите, – сказал он, стараясь удержать гнев, – шутите судьбой несчастного бедняка-дворянина, а я, пользуясь тем, что здесь собралось дворянство почти всего нашего уезда, хотел обратить общее внимание на судьбу этого бедняка и думал, что вы, как предводитель, примете в нем участие и захотите ознаменовать день нашего ангела каким-нибудь добрым делом…

– Э, полноте, Николай Андреич, об этом ноговоримся еще на выборах: делу время и потехе час, а сегодня я хочу, чтобы все веселились вокруг меня, чтобы все забыли о своем горе, чтобы даже Осташков забыл о своей бедности и о своей многочисленной семье. Я даже приготовил для него особенную