от обидчика и ушли в избу тужить о своем горе.

Около полуден приехал и Никеша, в сопровождений молодого, высокого, коренастого парня с красным лицом и рыжими волосами. Это был работник Фома, данный Никеше благодетелем на помочь к сенокосу. Никеша правил лошадью, лепясь на передке, а сзади его, раскинувшись во всю телегу и оборотя лицо к солнцу, лежал Фома и спал крепким сном.

Лишь только Никеша остановился у ворот своего дома, к нему выскочили нетерпеливо его ожидавшие жена и тетка.

– Где ты был, где пропадал? – заговорили они в один голос.

– Где был? Известно, где был… Не на печи около вас сидел… Вот работника промыслил на сенокос. Спасибо, благодетель Яков Петрович пожаловал… – отвечал Никеша. – Эй, Фома Мосеич… а Фома Мосеич… – продолжал он, обращаясь к парню, лежавшему в телеге.

– М-м… – промычал Фома.

– Вставайте…

– Пошел к черту… – отвечал Фома, отмахиваясь.

– Хорошего работничка привез!.. – проговорила жена. – Да что косить-то будешь?… Без тебя уж все давно убрали… К пусту месту приехал…

– Кто убрал?…

– Посмотри на гумне-то: много ли осталось травы-то; всю батюшка-то с братцом про себя выкосили…

– Как так? – спросил Никеша с испугом и изумлением.

– Да так: ты вот гулял да работника искал к пусту месту, а они без тебя взяли, да и скосили… Да и нас-то изругали, иссрамили всяким гадом и ребятишек-то искалечили…

– Да что за напасть! Как гумно скосили!.. – повторял Никеша, как бы в остолбенении. – Покажь-ка…

– Поди посмотри, батюшка: таково ли тебе будет сладко, как нам… Поди, порадуйся… – повторила жена и тетка, следуя за Ннкешей, который крупными шагами шел на гумно.

– Ах!.. – вскричал только Никеша, увидя подкошенное пространство, и развел обеими руками.

– Да и в лугах-то всю траву-то испродали, Никанор Александрыч: Алешкинские мужики уж и выкосили и увезли… Нам половины супротив летошного-то не оставили… Вот ведь что сделали…

– Ах! – повторил опять Никеша, стоя на одном месте неподвижно и разводя руками.

– Да как срамились-то, Никанор Алсксанрыч: какого только гаду не прибрали… Ведь срамота-то какая… Да ведь Ванюшка-то чуть не избил и нас-то…

– Ах!.. – повторил Никеша. – Что ты станешь делать…

– Как что делать… – отозвалась Наталья Никитична… – Неужели им так и позволено разбойничать… Ведь, чай, суд можно найти… Чай, не бессудные… Производителю пожаловаться можно… Неужто уж так в обиду и дадут…

– Вестимо, надо пожаловаться… И вправду они здесь над нами того и смотри убийство сделают… Вот только того и жди… Поди-ка Ванюшка-то вчера, так с кулаками и наскакивает…

– Пожалуюся предводителю, беспременно пожалуюсь… – говорил Никеша и опять размахнул руками и произнес отчаянным голосом: – Ах ты Боже мой!..

– Пожалуйся, батюшка, Никанор Александрыч, – говорила Катерина, хныкая… – Что уж это на что похоже… Совсем житья нет, совсем заели…

– Пожалуюсь, беспременно пожалуюсь… Вот в Петров день предводитель велел к себе приезжать на праздник… Вот поеду и пожалуюсь…

– Ну, опять уедешь, опять на неделю дом покинешь…

– Так не стану ездить, кто же в нас вступится-то.

– Что не дело-то говоришь… – прикрикнул Никеша. – Теперь нече делать: пойдемте, отложить лошадь-то да приниматься косить, что осталось… Ах… Ма!..

– Хошь бы ты пошел да хошь бы теперь посрамился со своим-то братцем, – говорила Катерина, идя назад к избе, вслед за мужем… – Хошь бы поругался-то… Ну что за напасть, ведь совсем прохода от него никому нет: вчера… ну, избил ребятишек, так избил… всех извертел…

Никеша ни слова не отвечал. Он подошел к телеге своей, где все еще спал Фома Моисеич, и начал снова будить его…

– Ну что же, вставай Фома Моисеич, – говорил он… – Ведь уж давно приехали… Вставайте…

Фома, после долгих потягиваний, наконец открыл свои заспанные глаза и сел в телеге.

– Ай, парень, на солнышке-то больно сладко спится… – проговорил он, зевая и потягиваясь… – Ну, что, барин, теперь чаем, что ли, станешь угощать али водкой?…

– Полно-ка, Фома Моисеич, пожалей-ка лучше о моем горе…

– Что за горе такое?…

– А такое горе, что совсем изобидели… И работать, брат, нам с тобой, почитай, нечего: всю траву у меня выкосили…

– Вона… кто же это!..

Никеша, отпрягая лошадь из телеги, рассказал Фоме все подробно.

– Не знаю уж теперь что и делать! – сказал он в заключение.

– Так как же они так могли… ты, значит, барин, теперь должен это сено с них стребовать…

– Вот и хочу идти к предводителю жаловаться…

– Вот, жаловаться… Да где сено-то: убрано с гумна-то али нет еще?…

– Нет еще, на гумне, только на свою половину перевезли…

– Ну так что: возьми навей и свое и ихнее сено-то на телегу, да и перевези к себе… Вот и шабаш!.. А то еще жаловаться… Они у тебя скосили, а ты у них возьми кошеное – вот и важно будет… И дело без хлопот…

– Да ведь не дадут: поди-ка я ведь вон какой, а брат-от без мала не выше ли тебя – убьет меня и живого места не оставит…

– А я-то на что: обещай полштофа водки, так я те помогу… Какой бы ни на есть твой брат, еще померяемся… Глянь-ка: вот лапа-то… хошь ли: давай полштофа – все дело оправлю… как следует сделаем…

– А что и есть, Никанор Александрыч, – вмешалась Катерина, – он добрый человек, дело тебе советует… Что и есть: не чужое возьмем, свое… По крайности, пусть не смеяться же им над нами…

– Полноте-ка, поножовщина у вас только выйдет, – возразила Наталья Никитична.

– В-вот… поножовщина! – отвечал Фома… – Моги-ка он меня тронуть только… Полно, барин, ничего не будет, я тебе говорю: обещай только полштофа – будешь с сеном.

– Не думай, Никанор Александрыч, поезжай; ничего не бойся и есть: свое возьмешь, не чужое.

– Ладно… Выставлю полштофа: поедем… Бабы, выносите грабли…

– Вот люблю!.. Только ты смотряй: не надуй…

– Вот тебе на…

– То-то… зяпрягай же опять лошадь-то в телегу, да и поедем! – говорил Фома, проворно слезая с телеги. – Дай я те помогу. Я этак люблю…

– Как?

– А силодором-то сделать что-нибудь…

– А-а?!

– О, смерть моя… Никому не уступлю, коли на то пойдет… Кабы, кажись, мне не во дворе жить, а в разбойники бы идти, что вот дядя Никон у нас в сказках рассказывает… беда бы какой был… Тотчас бы в атаманы посадили… Теперь вот, когда во дворе драча какая али кондра выйдет, я уж тут завсегда первый… Так руки и зудятся… Уж коли что на озорство взять, так меня кашей не корми – кликни только…

– О?!.

– Пра!.. Я из этого сердцем такой вышел… Ну, готово, поедем… Где хозяйка-то?… Здесь?… Ну ладно… Поедем-те…

Когда Никанор, в