уже о его развратной жизни… Но эта небрежность, невнимательность, даже какое-то обидное презрение к дворянству и его интересам!.. Конечно, может быть, и потому, что он и сам parvenu в нашем сословии и каким-то двусмысленным способом получил это состояние… И представьте, этот-то человек, говорят, решается баллотироваться в губернские и надеется быть избранным…

– Ну, в губернские-то прикатят…

– Уж, признаюсь вам, если наше дворянство осрамится этим выбором, в таком случае лучше не числиться дворянином нашей губернии… Я, по крайней мере, уверен, что вы, как современный и развитый человек, не положите свой шар направо этому господину…

– Я полагаю… – отвечал желчный молодой человек.

Между тем несколько молодых ребят, совершенно одинаково одетых, в красных рубахах и легких полосатых шароварах, выстроились в ряд у арки.

– Ну, смотрите, ребята, – говорил Рыбинский, – как ударю в ладоши три раза, так и бежать. Ну, слушайте: раз…

– А ты, Андрюха, не порывайся: что ногу-то выставил…

– Где выставил?… Что тебя тут… А ты знай свое дело: мотри, не зевай…

– Не прозеваем мы… А ты вперед-от не забирай… Держи линию…

– Ну, молчите же, ребята… слушайте… Осташков, командуй же, коли сам не хочешь бежать…

– Сейчас-с, Павел Петрович… Я их уставлю… Ну, ребята, р-а-аз, два-а… Стойте, стойте… Ведь еще не сказала три, так чего бежишь…

– Да вон все Андрюха рвется… Его коли ин из кона вон…

– Да что все Андрюха у вас… Васька, чай, первый принял…

– Ну, стойте же, братцы, пожалуйста, стойте… Вот как скажу три, так и бегите… – распоряжался Осташков. – Ну… Раз, два, три…

Закинувши головы назад, выпуча грудь и живот и размахивая руками ударились бежать состязающиеся.

В этом зрелище, по правде сказать, не было ничего интересного, но большинство гостей, находящихся на террасе, принимало, по-видимому, большое участие, кто кого опередит из этих бегунов. Но все они бежали тихо и тяжело. Вдруг из-за одного надворного строения, с которым только что поравнялись они, выскочил невысокий ростом, худощавый, растрепанный мужичонка, босой, в клетчатой затасканной рубахе. Он в несколько прыжков опередил бегущих и в одно мгновение оставил их за собою. До цели, от которой бегуны должны были возвращаться назад, он добежал задолго прежде всех прочих, перекувырнулся несколько раз через голову и сел на земле в ожидании бегущих. Вся толпа народа пришла в движение при появлении этого нового лица.

– А, Кутруга бежит, Кутруга бежит, – кричали многие. – Вот бы тому бежать-то надо. Уж этого бы никто не выпередил… Где его выпередить… Ловок больно, черт, бегать-то… Мотри-ка, мотри, что делает… Что делает-то, ребята… Ах ты, рви тебя горой… что делает…

Появление Кутруги оживило всех мужиков. В толпе поднялся шум, смех, гвалт. Между тем присяжные бегуны, добежавши до меты, спокойно поворотили назад и, не считая Кутругу своим соперником, заботились только, чтобы не отстать друг от друга. Кутруга опять дал им убежать вперед себя на несколько десятков сажень, потом вскочил, сразу обогнал их и, не добегая до террасы, вдруг встал на руки, прошел на них несколько шагов, к общему удовольствию, прокатился колесом мимо террасы, почти через весь двор, и при громком восторженном крике народа скрылся в толпе и исчез. Никто уже не хотел и смотреть на остальных бегунов, никто не заметил, когда и кто первый из всех стал под аркою.

Рыбинский пришел в совершенный энтузиазм, забыл о гостях и об искусственной солидности, которую накинул на себя ради важности и предводительского своего достоинства.

– Поймайте мне его, приведите сюда… Я хочу видеть его поближе! – кричал он. – Это замечательное явление… необыкновенная личность!.. Ребята, да кто он, откуда?…

– Да это наш, батюшка, пастушонка, вот из деревни Нефедовки, так мужичонка ледащий, а смотри-ка ты, что делает… – отвечал один из мужиков.

– Что же мне давно про него не сказали?…

– Странный человек, Павел Петрович, – говорил Паленов с ироническою улыбкою, стоя в другой стороне террасы, – от каких пустяков воодушевляется, приходит в совершенно детский восторг!..

– Вот он, вот!.. Ведут наконец! – говорил Рыбинский, увидя, что двое мужиков вели Кутругу, который упирался, приостанавливался, шел робко и нехотя…

– Поди сюда, поди сюда, Кутруга… Молодец, брат, молодец… Не бойся же, поди сюда… Вот возьми себе все это платье, что висит тут: и кафтан, и сапоги, и шляпу, все возьми: ты это выиграл…

Тщедушное крошечное лицо Кутруги, похожее на засохший лимон, съежилось еще больше, лукавые глаза запрыгали от радости; но он только посматривал на нарядное платье и не брал его, как бы опасаясь не смеются ли над ним…

– Возьми же Кутруга: что ж ты не берешь?… Эй, отдайте ему все, что есть на арке… Поди же нарядись во все это и приходи сюда скорее… Я хочу, чтобы ты еще прошел колесом, как давеча… Поди же, переоденься поскорее…

Кутруга взял платье, поклонился в ноги Рыбинскому и, засмеявшись громко, детским смехом, бросился бежать, точно боялся, как бы у него опять не отняли подарка.

– Ну а вы, ребята, все осрамились перед ним! – продолжая Рыбинский, обращаясь к гонявшимся. – Награда принадлежит по всем правам ему. Нате вот вам целковый: подите выпейте…

Пристыженные, с опущенными головами, пошли они к Лолле, ругая Кутругу, и бранясь между собою.

Кутруга явился одетый в новое нарядное платье, с сияющим от радости лицом.

– Ну, Кутруга, поди прежде всего выпей водки, – сказал ему Рыбинский. – Ты ведь любишь водку?…

– Хе, хе, хе! – засмеялся Кутруга дребезжащим смехом. – Как можно не любить водочку…

– Ну так поди выпей и потом потешь нас: пройдись колесом…

Кутруга живо исполнил приказание: выпил залпом несколько рюмок и прокатился вокруг всего двора. Народ оставил свои песни и хороводы, чтобы посмотреть на этого доморощенного акробата.

– Не правда ли, господа, это замечательный господин? – обратился Рыбинский к гостям.

– Да-с, удивительный! – отозвалось несколько голосов.

– Меня просто приводит в негодование этот восторг; вот чем занимается наш предводитель! – пожимая плечами, вполголоса говорил Паленов.

Между тем объявили, что готово кушанье. За столом гости сами собою, без указания хозяина и без предварительного совещания, расселись по достоинству. Хотя большинство из гостей с презрением отозвалось бы об этом, вышедшем из моды, несовременном размещении гостей по чинам, хотя сам хозяин казался либералом; но тем не менее это размещение совершилось само собою: все ничтожное, мелкое, все, что составляло третью группу общества, по какой-то особенной силе тяготения потянуло к нижнему концу стола, напротив все значительное, тяжеловесное, самоуверенно разместилось около хозяина, на верхнем конце стола. Но, к величайшей обиде этого верхнего конца, и особенно одного генерала, бывшего в числе гостей, а также и Паленова,