— У меня нет короля, — сказала я.

— Никакого? У всех есть король. Вильгельм, что сидит на троне. Ты не считаешь его своим королем?

Я посмотрела на иглу, подумала немного и сказала:

— Ни тот ни другой не нужен мне. Ни один из них не верит в то, во что верю я. Ни один из них не захотел бы, чтобы я жила на этом свете.

— Короли нужны, — промолвил он осторожно.

— Только не мне.

— Они нужны, как нужен Бог. Кто твой бог? — спросил он.

— У меня нет бога в том смысле, какой большинство людей вкладывает в это слово.

Предводитель поднял веко на втором глазу. Уставился на меня. Его взгляд был жестоким, в нем шипел огонь, а я думала удивленно, как такое вообще может происходить: я в Хайленде зашиваю главу клана при свете восковых свечей. Он выдохнул:

— Нет бога?

Иэн за моей спиной сказал:

— Она одна, сэр. Не живет с остальными.

— С какими остальными? — спросила я.

Но предводитель переспросил громче:

— Нет бога? Совсем?

Он поморщился от боли:

— Прошлым летом мы поскакали в Килликрэнки — я сам, мои сыновья, арендаторы и двоюродные братья. Мы боролись за короля Якова, против красных мундиров с их мушкетами, и победили. Мы победили! Мы боролись за него и убивали ради него — ради его веры, нашей веры. Мы потеряли Бонни Данди на том поле — да спасет Господь его душу! — но он умер за своего короля и за Господа, и нам радостно, что так случилось.

Я почувствовала себя такой маленькой под его тяжелым синим взглядом.

— Ради чего ты живешь? За что отдала бы свою жизнь?

Я молчала.

— За эти твои увядшие травы?

У меня не было слов. Я не могла думать о словах, так что сказала очень тихо:

— Вы не знаете меня, сэр.

— Да, не знаю! Я не знаю тебя! Однако ты живешь на нашей земле! Нашей! В доме из мха и навоза, с перьями у двери! Ты моешься в наших ручьях и воруешь яйца у наших кур, а теперь говоришь, что у тебя нет бога?

Глаза защипало. У меня вообще не осталось слов. Я всегда не выносила, когда на меня кричат.

Словно поняв это, Маклейн откинулся назад. Протянул руку за очередной порцией виски. Он оставался совсем неподвижен, пока я шила, но через некоторое время ухмыльнулся кривой улыбкой понимающего человека.

— Ведьма? — сказал он. — Ха! Ведьмы и скотты… И тем и другим крепко досталось, так ведь?

Это все, что он сказал мне.

Он больше не открывал глаз и ничего не говорил. Похоже, дремал в своем кресле.

Я вымыла руки в лохани. Собрала травы и развязала волосы. Когда повернулась, у двери стояло двое мужчин. Оба рыжеволосые, оба высокие.

Иэн сказал:

— Аласдер отвезет тебя обратно.

— Идет дождь, — сказал Аласдер.

Тогда я посмотрела на него. Я впервые посмотрела на этого человека — на его темно-рыжие волосы, на жесткую красноватую бороду и на то, как его волосы падают на глаза. Я увидела, какой он высокий и широкий; его ноги стали такими могучими благодаря жизни на холмах и скачке на гарроне. Я увидела его губы. И глаза глубокого синего цвета. Они смотрели на меня сквозь пряди, и его взгляд был отважен, невозмутим и не похож ни на один взгляд, что я видела в жизни, — он был горячим и сильным. А еще казалось, что я знаю эти глаза, словно каким-то образом находила их раньше. Я уставилась на него в ответ. Потом посмотрела вниз. Увидела его руки. Сорванный ноготь и шрамы на правой кисти.

Я прошептала:

— Нет.

Иэн вздохнул, словно я его утомила:

— Уже поздно, и твой дом далеко. Он отвезет тебя на гарроне.

— Нет, сэр.

Я хотела побыть одна. Мне нужен был ночной воздух. Пройти под дождем наедине со своими мыслями и умыться в полночном озере. Как делают ведьмы.

— Я пойду пешком, — сказала я.

Иэн отступил, пропуская меня:

— Рану нужно будет осмотреть вновь?

Я кивнула:

— Примерно через день.

— Тогда мы будем ждать тебя.

Я прошла мимо домов, туда, где было темно и холодно. Я опустилась на колени рядом с Кое и напилась из сложенных лодочкой рук. Стоя под дождем с опущенным капюшоном, произнесла: «Идет дождь», как сказал этот Иэн. «Идет дождь, идет дождь, идет дождь…»

Всю ночь он шлепал по моей крыше и двери из дерна.

* * *

У всех бывают дни, которые меняют нас.

Я верю, что мир стал иным для Коры в тот день, когда ее мать пошла ко дну. Еще я думаю, что теленок со звездой на морде разрушил и изменил ее, — так что у нее было два подобных дня.

А у меня? Полагаю, у меня их была сотня — сотня дней, которые заставили меня признать: «Я другая теперь». Признать, что я отличаюсь от той, которой была до этого. Путь на северо-запад изменил меня. Солдат тоже. Пять тонущих котят изменили меня, ведь я так ясно почувствовала, что хорошо, а что плохо, и с каждым днем я становилась все сильнее и разумнее. Бескрайний простор Раннох-Мура говорил со мной, я уверена. Еще была моя кобыла и ее смерть. Было много всего, что я повидала, — в основном под покровом ночи.

Вы. Я думаю, вы тоже изменили меня. До вас, мистер Лесли, я считала, что все церковники хотят подвесить меня за шею, чтобы ноги болтались в воздухе. Я бежала от таких людей. Пригибалась, припадала к земле. Вы хотите, чтобы я умерла? Возможно. Вы такой добродетельный, с вашими пуговицами, с туфлями, на которых сияют пряжки. Но если это так, вы скрываете это. Вы сидите здесь, в моей клетке, — а это уже гораздо больше, чем делали другие.

Да, вы изменили меня. Гормхул сказала: «Он придет», и посмотрите-ка — вы здесь.

Та ночь тоже сделала свое дело — изменила меня.

Та рана, и собака, спящая у огня, и свечи в серебряных подсвечниках на стенах, обшитых деревянными панелями… «Идет дождь» и «Кто твой король?». Все это изменило меня. Сделало меня лучше. Сделало меня той, кто я есть теперь.

А кто я? Некоторые могут сказать: «Одинокое существо со спутанными волосами, на короткой ноге с дьяволом. Негодяйка. Только зря дышит и живет». Но я не такая.

На следующий день после моего первого похода в тот дом я побрела на юг, через ветреные вершины, а потом спустилась вниз. И обнаружила еще одну долину. Ее озеро было так спокойно, что казалось стеклянным. Там было столько рыбы, что она заплывала мне в руки, и я поймала несколько штук, чтобы съесть и запастись на зиму, но большая часть из них ускользали. Я чувствовала, как плавники касаются моей ладони. Я смотрела, как чешуя вспыхивает розовым и золотым.

«Такие дары, — думала я у кромки воды, — и каждый день».