А вечером я потащила свои юбки обратно к маленькой хижине и нашла там двух кур. Двух. Они копошились в земле у орехового дерева.

Так что теперь, наверное, у меня будут яйца. А курам с коричневыми перьями я дала имена: Спасибо и Прости.

Я была создана для безлюдных мест, как вы знаете. Маклейн спросил: «За что ты бы отдала свою жизнь?» И я ничего не ответила. Но я думаю, что тогда, зашивая его рану, я должна была сказать: «За этот мир. За доброту. За простые каждодневные мгновения, которые мы перестали видеть, хотя должны замечать их: шипящую сковороду или то, что цветок раскрылся больше, чем вчера. Потому что я на самом деле люблю эти мелочи. Я люблю такие места, как топи или пещеры».

Я бы сказала это, будь я достаточно храброй. Если бы тогда нашлись слова.

Но я промолчала. Я всегда молчала. Мои губы прошептали лишь одно слово, но гораздо позже, у своего очага:

— Он.

Я знаю. Слишком скоро, мистер Лесли, — слишком внезапно.

Но, прижав колени к груди, я уже знала — он. Он.

Он.

Любовь моя, мы с узницей уже совсем поселились в Гленко. Семь ночей я просидел на табурете, спина ужасно болела, пока я записывал, а Корраг воссоздавала образы мужчин и женщин, которые теперь мертвы или оклеветаны. Не важно, что я щурился в полутьме, а моя собеседница сидела скрючившись на мокрой соломе, ведь она узорчатым ковром развернула передо мной долину с туманами и склонами, и я почувствовал, что нахожусь в горах. Она хорошо говорит. Когда-то я думал, что она говорит слишком много — слишком яростно, слишком легкомысленно. Безусловно, иногда ее речь бывает сумбурна. Но даже здесь, Джейн, когда я сижу за письменным столом, мне кажется, что я слышу дождь.

Она рассказывает о Макдоналдах. Более того, она говорит о Маклейне, который хорошо известен в стране. Если ты не слышала этого имени (а с чего бы тебе о нем слышать? Не многие имена достигают нашей скромной деревни. Гласло еще долго может оставаться таковым — живые изгороди, птицы и всякое отсутствие неприятностей), то позволь мне сказать, что он худший из них. Он творил кровавые дела в землях Кэмпбеллов, совершал набеги на лодках, которые отчаливали от западного берега, и я слышал, его жестокость доходила до того, что он пил из черепов своих недругов. Некоторые слухи правдоподобнее других, конечно. Но в его доблести на поле боя и в преданности, которую он внушал своим людям, сомневаться нельзя. Как и в том, что он был высок, — я слышал, это был настоящий гигант.

Я не встретил ни одного человека в Инверэри, кто бы его не боялся.

Корраг рассказала, как спасла ему жизнь. Джейн, она поведала мне, как ее вызвали, чтобы зашить рану у него на голове после стычки. По ее словам, он сказал: «Вылечи меня, или тебе самой понадобится лечение!» Жестокие слова жестокого человека. Кажется, он вел пламенные речи о королях и вере, и до меня дошел слух (им полнится вся Шотландия), каким он был неистовым якобитом — он сам и весь его клан. Не буду описывать, как Корраг лечила его. Скажу лишь, что она хорошо разбирается в травах, его же пришлось зашивать. Пара стежков — а какие перемены в ее жизни и судьбе. Я бы назвал ее храброй, даже если бы больше нечего было сказать о ней. Крошечной, исполненной благих намерений и храброй.

Эти ее травы, Джейн… Как я должен относиться к траволечению? Я всегда усматривал в нем ведьмовство. Пока она не сказала однажды, что если травы созданы Богом, то и их свойства богоданные и в них нет ничего темного. В этих словах есть смысл. До сих пор она не причиняла вреда живым существам, исключая тех, кто ей нужен был для еды, — и она кажется печальной каждый раз, когда говорит о рыбе, которую коптила. Словом, я чувствую, что она добрая.

У меня набирается все больше сведений по сути моего дела. И много бумаг, потому что я старательно записываю ее повесть, а ведь мой почерк, как тебе известно (и видно), так и не стал убористым, вопреки требованиям отца. Перед тем как отойти ко сну, я каждый раз перечитываю записанное за день, ее слова, подобно мазкам художника рисующие передо мной этих людей, хайлендские земли и ее собственную жизнь. Она говорила о налете на Глен-Орчи, и я знаю, что это правда, в Стерлинге до меня дошел слух: это было хорошо подготовленное и жестокое мародерство. Похоже на их пресловутую манеру. Глен-Дайон тоже пострадала от их рук. Ни одного дома не осталось несожженным в этой долине, к тому же все произошло в конце года, а это совсем не легкое время для подобных потерь. Западные хайлендские земли переполнены слухами о междоусобицах, набегах и прочих злодеяниях.

Я уже писал немного о жителях Гленко. У Маклейна было двое сыновей, оба рыжеволосые горячие парни. Удалось ли им пережить ту ночь? Кто знает! По размышлении я считаю, что оба мертвы, ведь солдаты наверняка разыскивали их. Без сомнений, Вильгельм хотел искоренить этот клан, уничтожить до последнего человека.

Джейн, год назад, если бы кто-то назвал гору Собор-грядой, я бы осудил это как богохульство. Но она говорила с огромной любовью. У нее очень тонкое видение — она улавливает то, что обычно ускользает от нашего внимания. Она говорит, что ощущала в себе смирение у той гряды, смирение перед церковью. «Грандиозно» — вот какой она подобрала эпитет. Корраг может не отдавать себе отчёт в этом, но Господь ведет ее своими путями, и на самом деле она говорит лучше, чем некоторые люди моей профессии.

Какое же она простое существо! Какое одинокое!

Я представляю себе, как мы проходим рядом с грядой, она и я. В безоблачнее дни мы увидим орлов.

Чарльз

[Его листья] шире в нижней части, чем на конце, слегка зазубренные по краям, они унылого зеленого цвета и испещрены прожилками.

Об авране лекарственном

В глубине души я всегда немного сомневаюсь, что вы вернетесь. Даже сейчас, когда мы разговариваем как друзья или почти как друзья. Я больше не думаю, что вы можете проколоть меня или насадить на шампур; теперь я доверяю вам, но, глядя, как вечером вы надеваете пальто и укладываете в сумку перо и божественную книгу, я допускаю, что вижу вас в последний раз. Что вы не придете обратно.

Так что я радуюсь, когда вы снова навещаете меня. Это хорошо — а что хорошего может быть в жизни существа, которое ждет смерти? Не слишком много. Меня утешают в основном воспоминания. Это мои личные дары, которые я разыскиваю в глубинах памяти и выношу на свет. Я успокаиваюсь, когда вы, нагнув голову, входите сюда, и, признаться, у меня никогда не появлялось мысли, будто священник может принести мне облегчение, но вы приносите. Я хочу, чтобы вы знали это.

Я думала об этом минувшей ночью, и я сказала соломе и пауку на его паутине, что, если вы вернетесь, я скажу это вам. Что вы мое утешение. Что я радуюсь, когда вы заходите.

Вы устали. Я беспокоюсь, что говорю вам неправильные вещи, — это так? Слишком много говорю или, наоборот, недостаточно? Могу побыстрее перейти к концу, если вам этого хочется, и тогда вы сможете подремать или отправиться к себе, я пойму и не расценю это как нарушение нашего договора, потому что у Макдоналдов я узнала, какие страсти могут гореть в человеке. Какой пыл порождают слова «король» и «вера».