Когда я узнала Макдоналдов получше и уже почти почувствовала себя одной из них, я услышала, как арендатор из Инверригэна молится о возвращении Якова перед тем, как помолиться за здоровье своей семьи, словно Яков значил для него больше. Возможно, так оно и было. Ведь то, во что мы верим, — это то, что делает нас такими, какие мы есть, и веснушчатый Ангус Макдоналд из Инверригэна считал, что весь мир станет светлее, если Стюарт воцарится на троне. Что возвращение Якова может исцелить его семью от лихорадки и боли.

«И восстанови Якова на его троне и зажги свет Стюартов, возвратившихся в Шотландию, ибо это разгонит тьму», — сказал он, стоя на коленях с закрытыми глазами.

Вы спрашиваете: «Что такое Инверригэн?»

Это была горстка домов. Всего лишь несколько домов в лесу, у Кое. Именно так жили Макдоналды из Гленко, сэр, — не единым поселением, а несколькими небольшими. У каждого было свое название. Ахнаконом звались дома у изгиба реки, где, говорят, богатырь Финн когда-то держал своих охотничьих собак. Ахтриэхтан находился на дне долины, у озера, где спит водяной бык, который обычно выползает в лунные ночи, чтобы почесаться и отряхнуться. Конечно, это неправда. Водяной бык? Но мифы могут быть такими сильными, что считаешь их истиной. А люди в Ахтриэхтане отлично умели рассказывать мифы. Их называли бардами или поэтами. Они подсаживались ближе к огню. Они пели песнь о Килликрэнки и еще одну, про своего родича, что сражался за Монтроз,[19]а однажды бился против всех Кэмпбеллов сразу, и баллады о том, откуда они пришли, — каждый хайлендер знает это. Все эти песни пелись на гэльском. Я не смогла бы пропеть вам ничего, но, может быть, смогла бы прогудеть.

Еще Карнох. Самое большое скопление домов. Он стоял у моря, и пах солью, и смотрел в лицо заходящему солнцу. Там был дом Маклейна. Его сыновья жили рядом с ним. Хорошее место, Мистер Лесли.

Это были хорошие места. Но ни одно из них не существует теперь.

Мне так тяжело говорить и думать об этом. Но когда я в последний раз видела эти дома, их терзал огонь. Они полыхали под падающим снегом и чернели от дыма. Мимо бежали солдаты, крича: «Кто-то остался! Кто-то остался! Никого не должно остаться!»

В лесах Инверригэна рядом с поселением лежало девять человек — связанные и мертвые. Снег падал на веснушки. Снег ложился на глаза.

На чем я остановилась в прошлый раз? Кажется, на том, как зашивала рану на голове предводителя.

Все сейчас стоит у меня перед глазами. Его нос и выбитый зуб. Теперь Маклейн мертв. Его застрелили в собственной спальне, когда он одевался, чтобы встретить гостей. Он крикнул, чтобы им принесли вина, потому что всегда говорил: «Я ведь хороший хозяин, Корраг?» И когда он повернулся к гостям спиной, его застрелили. Теперь он мертв, его больше нет.

Но две зимы назад он был жив. И я пробиралась по снежным вершинам Гленко — подтягиваясь на руках, чтобы взобраться на скалы, и оставляя следы на тонком снегу. С Трех Сестер передо мной открывался весь мир, или это мне только казалось. К северу, по ту сторону Собор-гряды, я видела вершину за вершиной. Снежную шапку за снежной шапкой.

* * *

Я побрела в Карнох, закутавшись в плащ, обмотав ноги кроличьими шкурами, потому что лед был острым как нож. Травы спрятала под одежду. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Я всю ночь выпутывала колтуны из волос, расчесывалась чертополохом и терла лицо.

«Будь спокойна», — твердила я, пока шла.

«Будь спокойна и добра».

При дневном свете стало ясно, что деревня меньше, чем показалось ночью. Меньше и грязнее. Люди таращились на меня из тумана — на мои серые глаза и крошечную фигурку. Собаки рычали. Дети вопили.

Я постучала в дверь, открыла женщина — седина сильнее блестела на зимнем солнце, а на лице я заметила больше морщин. Она посмотрела на меня. Наклонила голову, словно подумав: «Что это за…» Но потом узнала. И улыбнулась. Мне. Она улыбнулась мне, а когда вообще такое было? Я не помню, чтобы мне кто-то улыбался.

— Корраг, — сказала она. — Ему лучше. Входи.

Он сидел в том же кресле, будто и не вставал. Собака так же спала, положив голову на лапы. Такие же свечи и такой же огонь. Я подумала: «Это сон? Все точно такое же».

Слышалась гэльская речь.

— Моя травница здесь, — голосом глубоким, как из бочки, проговорил он.

В его облике появился новый цвет — щеки порозовели, а из глаз исчезла краснота. Я склонила голову, почти сделала реверанс, потому что как можно ограничиться простым приветствием этому высокому сильному человеку, да еще с таким голосом?

— Садись, — сказал он. — Сними этот бестолковый ком с моей головы и скажи, насколько я исцелен.

Я так и сделала. Устроившись рядом с собакой у коленей Маклейна, отогнула заплатку из грыжника и хвоща и посмотрела на рану. Черные, не очень аккуратные стежки держали. Кожа вокруг них посинела от кровоподтеков и местами вздулась. Но там не было желтизны или черноты. Не увидев и не учуяв никакой заразы, я вновь уселась перед ним и улыбнулась:

— Выглядит лучше, чем было.

— Ха! Лучше? Мне раскроили пополам голову. Если бы рана выглядела хуже, я бы уже помер.

— Она опухшая и выглядит как болячка. Но пахнет, как и должна, и образуется корка.

— Корка?

— Это хорошо. Она скрепит кожу.

Мы с леди Гленко отошли к очагу и сделали новую припарку. Хозяйка растирала травы, выжимая сок. Наверное, ей вслед тоже летело: «Ведьма», — слишком уж у нее был понимающий взгляд, и обращаться с травами она умела.

Собака потянулась и повернулась, устраиваясь поудобнее.

— Спасибо вам за кур, — сказала я.

— Ах, куры. Теперь тебе нет нужды воровать яйца.

Я покраснела:

— Нет.

— Я Маклейн, — сказал он, взмахнув рукой. — Мясник и убийца — так обо мне говорят, — но у меня тоже есть сердце. Я не лишен чувства благодарности, когда есть за что благодарить.

Я положила припарку на рану, и он закрыл глаза:

— Я удивлен, что ты спасла меня в ту ночь, сассенах. Я знаю, что рана глубока, видел, как люди умирают от меньшего. Я попадал в жестокие переделки и пережил их. Но я уже немолод, а эта рана… — Он открыл глаза. — Кроме того, я жестко говорил с тобой. Я понимаю это.

— Вы пылкий человек.

— Это так. — Он выпрямил спину. — Да. Но тогда было не время показывать свои чувства. Куры — это подарок!

Я кивнула. Я знала, что так гордый мужчина просит прощения.

— Спасибо.

— Ай! — отмахнулся он. — Благодари моего сына. Он принес их тебе. Ушел в дрянную погоду, держа в каждой руке по хлопающей крыльями курице. Оставил жену и дом и полез на высоту в надвигающийся буран… Но в этом он весь. Он всегда совершает такие поступки — пламенные и идиотские. Он или изменится, или погибнет — одно из двух.