Во всем этом виден строго обдуманный и хорошо соображенный с местностью план, и от исполнения его зависел исход всего дела борьбы с казаками. Лица, на которых возложено было Жолкевским поручение осуществить часть этого плана, вполне оправдали доверие гетмана.

Кастелян Претвич, явившись к казакам, стал предлагать им разные, одну за другой, льготы и держал их в Лубнах до тех пор, пока не успел сделать своего дела Юрий Струсь. Струсь, снабженный инструкциями Жолкевского, двинулся сперва по прямой дороге к Лубнам; но потом, пройдя половину пути, круто взял направо и, не сообщая никому о своем плане, взял направление вдоль правого берега Сулы и дошел до Горошина. Казаки, ожидавшие поляков только по главному к Лубнам шляху, не позаботились расставить свои чаты в окрестностях Лубен и потому совершенно просмотрели движение Струся к Горошину. Дойдя до переправы, Струсь перевез боевые снаряды на рыбачьих лодках и связанных из камыша плотах, а конницу перевел вплавь. Белецкий стоял наготове и ждал только момента, чтобы оказать помощь Струею.

Казаки прежде всего заметили Белецкого и, вообразив, что за ним по пятам следуют главные силы польского войска, прервали сладкие переговоры с Претвичем, оставили лубенский замок и поспешили к мосту, чтобы перейти Сулу. Видя это, Белецкий бросился было к казакам, но наступившая ночь помешала ему сделать нападение на них. Когда казаки перешли мост ранним утром следующего дня и зажгли его огнем, Белецкий успел только потушить огонь и исправить сделанную порчу в нем. Казаки не препятствовали, да и не могли препятствовать Белецкому в этом, так как вслед за ним поспешно пришел к Лубнам и сам Жолкевский, и потому казацкие вожди старались, главным образом, о том, чтобы поскорее отойти от Лубен в степь. Не зная ничего о приготовленной им засаде в тылу, казаки заметили, однако, позади себя облако пыли, но далеки были от мысли предполагать близкое присутствие поляков и постарались объяснить это движением в степи татар. Только тогда, когда Струсь, заняв позицию позади казаков, выпалил из пушки, по предварительному условию с гетманом, казаки поняли, что они очутились в тисках. Они стояли табором за Сулой, в пяти верстах от Лубен, на урочище Солонице и, увидев безвыходность своего положения, сразу не знали, на что им решиться – идти ли дальше в степь или же остановиться на месте; но в степи войско могло быть лишено воды, а в речной низменности, обиловавшей озерами и заточинами, оно было обеспечено водой. Сообразив это, казаки стали устраивать табор и делать окопы. Прежде всего они сделали круг из четырех рядов повозок и сковали цепями колесо с колесом каждой повозки; внутри, за рядами повозок, выкопали кругом ров и вдоль рва насыпали высокий, выше повозок, вал; между рвом и валом, в разных местах, сделали несколько ворот, а против каждых из ворот, для прикрытия входа в табор, насыпали по одной горке и на каждой горке поставили пушки; кроме того, в центре табора сделали высокие, выше вала, наполненные землей срубы и на них поместили особые пушки. В общем, казацкий табор одной стороной своей выходил в степь, а другой примыкал к непроходимым болотам реки Сулы.

Пока казаки готовились ко всему этому, польские полководцы беспрепятственно сносились между собой, и в это время Жолкевский, желая выиграть время, отдал приказание Струею завести мирные переговоры с казацким предводителем Лободой, лично знакомым Струею. Казаки и на этот раз поддались обману и дали свободно приблизиться к себе полякам. Перейдя беспрепятственно лубенский мост, коронное войско, по словам Райнольда Гейденштейна, расположилось вокруг казацкого табора, отрезало казаков от реки и от пастбищ и, не смешиваясь с отрядом Струся, свободно могло сноситься с последним.

Охватив кольцом казацкое войско, поляки расположились тремя отрядами в таком порядке: с одной стороны стал Струсь с Роживским, Вишневецким, Ходкевичем, Фредром, Собесским, Чарниковским, Бекешем, Горностаем и другими; с другой стороны расположился Жолкевский с Щасным-Гербуртом, Ковалевским, Гурским, Сладковским, Тарнавским, венгерцем Лепшенем, тремя Потоцкими, Зембжидовским, князем Порыцким, Даниловичем, Гербуртом, двумя Пшерембскими, Плесневским, Улясницким и князем Огинским; с третьей стороны протянулась обыкновенная стража, состоявшая преимущественно из мелкой, но конной шляхты.

По общему счету всего войска у поляков было 8500 человек, тогда как у казаков, кроме женщин и детей, – больше 8000 человек. Но эти цифры, как и всякие в подобных случаях цифровые показания, нужно принимать только приблизительно: во-первых, потому, что обо всем этом событии рассказывают только польские писатели, число своих всегда уменьшавшие, а число врагов всегда прибавлявшие; во-вторых, потому, что относительно польского войска счет велся только дворянам, составлявшим так называемые войсковые хоругви, но каждый дворянин, состоявший в хоругви, должен был нанимать восемь человек солдат недворян, так называемых шеренговых, или челядь, входивших в строй хоругви. Относительно же казацкого войска польские писатели могли говорить совсем гадательно, потому что подсчитать всех казаков совсем не было возможности полякам.

Устроившись табором и заключившись в него, казаки сразу почувствовали все неудобства своего положения. Прежде всего, они почувствовали недостаток в корме для лошадей: для того чтобы прокормить массу лошадей, нужны были обширные пастбища, а эти пастбища закрыты были для казаков польским войском. Затем вскоре у казаков сказался недостаток в съестных припасах, свежей воде и полное отсутствие соли. Дело происходило в мае 1596 года, и погода стояла очень жаркая. Положение казалось тем более затруднительным, что в казацком таборе вместе с казаками были женщины и дети. Из всех бед самым чувствительным было отсутствие корма для лошадей. Для того чтобы добыть фураж, казакам нужно было каждый раз вступать в мелкие стычки с жолнерами и каждый раз платиться некоторыми из своих товарищей. В этом случае казаки прибегали к так называемым «герцам», для чего высылали самых лихих и смелых наездников в сторону поляков и приказывали им «задирать ляхов». В пылу задора ляхи гнались за смельчаками к казацкому табору и тут нередко погибали; так погибли житомирский староста Дениско, паны Татицкий, Пенёвский, Милковский и другие. А тем временем другие казацкие смельчаки выскакивали в степь и успевали добывать корм для лошадей.

Так протекло 14 томительных и тяжелых дней для той и другой стороны. Положение казаков становилось день ото дня все тяжелее и безвыходнее, и некоторые из них стали уходить из табора и бежать куда глаза глядели. От недостатка пищи, воды и корма валились люди и лошади, а от действия страшной жары трупы быстро разлагались и заражали воздух. К тому же в казацком таборе поднялись споры и раздоры: их поддерживал Жолкевский, беспрерывно сношавшийся с Григорием Лободой, но игнорировавший Наливайко. Тогда между казаками произошло смятение, и во время этого смятения «наливайковцы» убили Лободу, а вместо него выбрали своим вождем какого-то Кремпского.

Выбрав нового вождя и на некоторое время успокоившись, казаки поделали внутри своего табора так называемые «долки» и, залегши в них, метко и безустанно отстреливались от поляков и тем не допускали неприятеля к своим окопам. Оттого положение и самих поляков становилось не менее затруднительно, как и положение казаков. Поляки днем и ночью должны были стоять настороже вследствие беспрерывных вылазок со стороны своих противников: к ним постоянно врывались смелые наездники, которые пренебрегали всякими опасностями и о которых сложилась даже легенда, будто бы они, будучи девять раз убиты на месте, всякий раз снова оживают и только после десятого раза умирают. Иногда казаки, неожиданно вырвавшись из своего табора, бросались среди белого дня к польскому стану, хватали из него нескольких панов и тут же, на глазах поляков, одних сажали на кол, других четвертовали. От этого поляки должны были быть постоянно настороже и не сходить со своих коней. Кони их, покрытые страшными ссадинами, или падали от изнурения, или вовсе пропадали. Сами жолнеры терпели недостаток в провизии, которая привозилась издалека и стоила очень дорого, а еще больше того нуждались в воде: вода хотя и была, но мутная и теплая, свежей же и чистой воды вовсе не было. При всем превосходстве положения поляков над казаками все же поляки не могли одолеть казаков: у Жолкевского недоставало больших полевых пушек, чтобы обстреливать на далекое расстояние казацкий табор; польскому вождю пришлось послать за такими пушками в Киев; к тому же у Жолкевского оказалось слишком мало пехоты, с которой можно было бы подступить к казацкому табору. В ожидании, пока придут из Киева пушки, Жолкевский отдал приказание обступить кругом казацкий табор и, чередуясь посменно, строго следить за казаками днем и ночью, чтобы не дать уйти им в поле. В это время к Жолкевскому прибыл подляшский воевода, князь Заславский, с 300 всадниками. Много раз Наливайко, действовавший отдельно от Кремпского со своим полком, пытался прорваться через польский лагерь, но всякий раз был отбиваем жолнерами. Наконец пушки были привезены, и 4 июня Жолкевский открыл пальбу по казацкому лагерю, поставив в дело все имевшиеся у него в наличности пушки. Два дня не умолкала пальба со стороны поляков. Этот решительный приступ поставил казаков еще в более тяжелое положение, в каком они были: поляки лишили казаков окончательно воды и топлива, и казаки брали воду в копанках, а пищу варили под фургонами на щепках из разбитых возов. Не довольствуясь двухдневной пальбой, Жолкевский назначил на 8 июня общий штурм на казаков и, чтобы иметь больше пехоты, чем было у него, велел конным жолнерам сойти с лошадей и идти в дело пешком. Жолнеры, давно ждавшие развязки дела, с охотой приняли приказание своего вождя. Поляки уже готовы были на приступ и ждали только сигнала, чтобы броситься на казацкий табор. Но в это время между казаками поднялся страшный крик. Казаки, узнав о готовившемся штурме их табора и чуя неминуемую для себя беду, решили просить пощады у Жолкевского и согласиться на все предложенные им раньше того условия: выдать главных своих вожаков – Наливайко, Саулу и Шостака. Но главный из них, Наливайко, услыхав о таком решении, стал отбиваться от казаков вместе с некоторыми из своих сторонников. От этой схватки и произошел крик в казацком таборе. Это было к вечеру. Поляки, услыхав о происшедшем смятении в казацком войске, охватили цепью казацкий табор с намерением ударить на казаков. Но казаки заиграли в боевые трубы и ударили в походные бубны и объявили, что они выдадут польскому вождю своих начальников. Поляки остановились. Тогда казаки схватили Наливайко в то время, когда он успел было вскочить в ров с намерением убежать, пробившись через польскую цепь, и на следующий день, 8 июня, представили его Жолкевскому. Других «зачинщиков», Саулу и Шостака с товарищами, казаки обещали представить на следующий день, а вместе с тем обещали отдать всю свою армату и все хоругви, пожалованные им иностранными государями, а взамен всего того просили даровать им свободу. Жолкевский, выслушав казацких парламентеров, потребовал, чтобы прежде всего каждый пан взял из среды казаков своего подданного, которого он опознает, хотя бы этот подданный уже пять лет принадлежал к казацкому сословию. Выслушав такое требование, казаки отвечали, что они на все готовы, но выдавать своих товарищей не желают и будут обороняться до последней капли крови. «Обороняйтесь», – отвечал Жолкевский казакам, и в этот же момент поляки с оружием в руках бросились на казацкий табор. Казаки не успели ни взяться за оружие, ни построиться в ряды и пустились врассыпную. Поляки разбили их немилосердно, по словам Иоахима Бельского, и в короткое время так много иссекли, что трупы лежали на трупах более чем на милю расстояния. Из 10 000 человек казаков вместе с женами и детьми только полторы тысячи, под начальством Кремпского, успели спастись и уйти в степь. Победителям досталось много оружия, 24 пушки, два цесарских знамени императора Рудольфа II, одно знамя эрцгерцога Максимилиана, одна пара цесарских серебряных котлов, незначительная войсковая казна и так называемое турецкое добро, оцененное поляками всего лишь в 4000 злотых.