Она мотает головой, но всё-таки поясняет:

— Было, пока я не увидела Драгина и Темникова. «Цветок» — всего лишь излучатель. Значит, его можно глушить, как глушат, например, сотовую связь. Это же не фантастика в наши дни. Нам в академии рассказывали о подобных технологиях.

— Бинго, Сахарок, — я даже чуть уязвлён её сообразительностью. — Но было что-то ещё.

— Ещё?

— Да, — говорю так таинственно, как позволяет обстановка. — Воздействие на мозг можно оказать, только если мозг открыт и не занят чем-то более важным. — Притягиваю к себе и, наклонившись, выдыхаю в волосы: — Я вспоминал нашу брачную ночь. Мгновенье за мгновеньем. Твою отзывчивость, твои стоны, то, как ты сладко выгибаешься. Раз за разом. Словно видео на реверсе. У цветочка не было и шанса.

Ника краснеет и улыбается.

Вот и хорошо, пусть знает, что я под завязку полон ею. Что я дышу, живу, передвигаюсь вообще лишь потому, что она рядом. Что я должен её защитить. Вытащить из этого дерьма.

А потом — залюбить. Долго-долго. Пока не сорвёт голос.

Мы уже почти у двери, за которой нас ждут вертолёт и свобода, когда — словно черти из табакерки — выскакивают эти идиотские адепты. Сколько их? Считать некогда. Болтов у меня всего двадцать пять. Вернее, двадцать четыре — один застрял в мастере.

Отталкиваю Нику в ближайшую нишу, закрываю собой. Вкладываю первый болт.

Ну, что ребята, потанцуем!

Обожаю это оружие. Его точность. Его мощь. Его музыкальность.

Убивать нельзя. Но арбалетный болт, вонзаясь в тело, и так основательно выносит.

Пятнадцать.

Ещё девять в запасе.

— Идём.

И снова маленькая ладошка ныряет в мою. Осторожно сжимаю тоненькие пальчики…

Бежим, почти несёмся к выходу. Потому что вокруг — форменный ад. Здание вот-вот схлопнется, как карточный домик.

Драгин с Темниковым должны были уйти через другую дверь.

Надеюсь, они знают, что делают.

Наконец, мы выскакиваем во двор.

Оу, уже воцарилась ночь. До вертолёта — метров сто. Скоро будем далеко отсюда.

Но, блядь, не зря говорят: хочешь насмешить бога — расскажи о своих планах.

Потому что бог такой — оба! — а у меня на тебя другой расклад.

Как «поёт» арбалетный болт — я угадаю всегда. Успеваю только оглянуться.

Летит прямо в Нику.

125 метров в секунду — это скорость, с которой несётся смертоносный арбалетный снаряд. Скорость, которая не оставляет времени на размышления. Которая заставляет принимать решение мгновенно.

Единственно верное.

Я кидаюсь навстречу серебряному «жалу». Между Никой и смертью.

Меня прошивает адской болью.

Падаю, как в замедленной съёмке, нелепо взмахнув руками.

Навзничь.

Говорят, в такой момент должна жизнь перед глазами проноситься.

А у меня только Ника. С того мгновения, как увидел её в сквере возле академии.

Ника — моя жизнь…

…не плачь… только не плачь… у тебя такой красивый смех…

[1] Песня Селин Дион из к/ф «Титаник»

Глава 11. Разбитые мечты

Ника

Гад ты, Ресовский. Сволочь! Ненавижу!

Как ты мог? Зачем подставился?

Не прощу!

Прав был Глеб, обозвав тебя кретином. Кто же так делает? А если бы болтов было много — дикобразом бы стал?

Ууу… убила бы. Не будь ты весь оплетён трубками. И не пищи рядом с тобой все эти приборы.

Там, в вертолёте я чуть не поседела.

Картинки приходят обрывочные и ужасные.

Как я кричу, пытаюсь голыми руками остановить кровь, схожу с ума, от незнания — что делать: вырвать этот болт или оставить в теле?

Хорошо, вовремя побегают Глеб и Всеволод. Они вдвоём тащат Аристарха в вертолёт.

Я плетусь следом.

У Ариса болтается голова. Но иногда он вскидывается, мажет по мне расфокусированным взглядом и улыбается. Так же бессмысленно, как улыбался под воздействием цветка.

И бормочет:

— Ника… Сахарок… всегда…

Пока Драгин — сам лично! — поднимает в воздух вентокрылую машину, команда врачей, которых кстати захватили с собой, (предполагался бой и раненные), колдуют над Ресовским.

Уж не знаю, дали ли ему обезболивающие, хотя я орала, чтобы вкололи всё, что у них есть, но с уст мужа срываются только сдавленные стоны и шипение.

Мужественный идиот! Бесит дико! Сердце разрывается в клочья. Хочется залезть ему под кожу, попасть в кровь, и вывести, впитать всю его боль.

— Люблю… — шепчет в минуты просветления, сжимает мою ладонь, улыбается ранено и снова улетает во тьму…

Пока мы летим — я думала, сойду с ума.

Больница, на крыше которой находится вертолётная площадка, и уже готовая команда реаниматологов, кажется мне спасительным ковчегом. Передавая Ариса в руки врачей, была уверена — теперь спасён. Ещё на борту доктора дали хороший прогноз — попало в плечо, жить будет, но помучиться придётся.

Но, тем не менее, из операционной медики, как мне казалось, не выходят целую вечность.

А потом Глеб буквально заставляет, чтобы меня тоже осмотрели и укололи успокоительное.

Я засыпаю на маленькой кушетке.

А вскочив и наскоро приведя себя в порядок, бегу в палату. Сажусь в кресло и не могу отвести глаз от… любимого.

Да, теперь точно, — любимого. Он — в моём пульсе, в моих венах, в моём сердце.

Люблю, восхищена и очень зла.

Это от испуга, Арис. Не бойся. Мне просто было так страшно потерять тебя, глупый. Я ведь не сказала тебе те слова, что ты твердил всю дорогу. А ты должен знать. Поэтому — не смей умирать! Мой мужчина, мой муж, мой единственный. Я детей от тебя хочу! Троих! Двух мальчишек и дочку, слышишь!

Я уже всё придумала — у нас будет маленький домик в лесу,