Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он шагнул с крыльца, – сказал долговязый (остальные молча стали у ворот). – Он шагнул, а пиво ударило ему в голову…
– Так много он выпил?
– Пепи пил вино. Потом пиво. Потом вино. Потом пиво.
Пепи рычанием подтвердил, что все это было именно так. Он лишь добавил, что пива пил немного. Потому что пиво дрянное. Другое дело – вино!
Один из тех, кто стоял поодаль, – такой квадратный, крестьянского вида мужчина, – сказал:
– Господин, это мое вино. Я привез его, чтобы проводить Пепи. Кто знает, что он будет пить у проклятых хеттов?!
Тахура не без тайного злорадства успокоил его:
– Там тоже родится хорошее вино.
– У меня оно особенное.
– Не спорю. В Азии бывают вина светлые, как ранний рассвет, и красные, как вечерняя заря.
Пепи насторожился. Его родственники странно переглянулись.
– Это в Азии такие вина? – спросил долговязый, не скрывая недоумения.
Остальные повторили в один голос:
– В Азии? Такие вина?
Пепи был страшен: кровь запеклась на его лице. Она багровела – грязная, местами удивительно чистая. Он, казалось, позабыл о своем горе…
– Ты сказал – в Азии? – шатаясь, проговорил он. – В Азии? Я скажу тебе, что есть в Азии. Хочешь, скажу?
– Скажи!
– В Азии… – Пьяный попытался улыбнуться. Губы его скривились. Руки сжались в кулаки. – В Азии много вшей… Много грязи… Откуда вино в Азии?
Тахура решил, что благоразумнее всего согласиться с пьяным. Кивком головы подтвердил, что в Азии только вши и грязь. А больше – ничего!..
– Господин, – сказал долговязый, поняв, что имеет дело с азиатом, притом не с простым, судя по пышным одеждам, – господин, ты не слушай его! Ты же знаешь, что пьяный – точно бешеный. У пьяного голова не варит. Пьяный болтает все что угодно!
Пепи спокойно выслушал эти слова. Потом присел на корточки у стены и горько заплакал. Он рыдал, спрятав лицо в огромные ладони. Эти руки принесли бы много горя врагам, если бы попали в Азию вместе с Пепи.
Долговязому стало стыдно за своего родственника (возможно, за брата). Он подошел к Пепи и тронул его плечо. Пьяный продолжал горько рыдать. Весь содрогался, точно его трясли за ноги и за руки…
– Пепи, перестань! На тебя же смотрит господин. Очень дивится твоему поведению.
Остальные тоже подошли к Пепи. Наклонились над ним.
Тахура сказал себе: «Вот тот самый миг, когда ты должен унести свои ноги…»
Он так и поступил. Прибавил шагу и вскоре скрылся за углом. Отдышавшись, купец приосанился и спокойно, не торопясь пошел своей дорогой. Случай с пьяным Пепи поразил купца. Конечно, любителей пожить в мире и радостях немало на белом свете. В этом отношении Кеми, по-видимому, не очень-то отличается от других государств. Но вообразить нечто подобное в самой столице? Под боком у фараона, уши которого достигают окраины вселенной, а глаза которого видят под толщей воды и под землею?..
В семейном кругу
– Ушел, – сказал долговязый. – Он повернул за угол.
– С-с-с-с… – просвистел заика. – С-самое время нам убираться отс-отс-отсюда!
Мужчины взяли под руки плачущего Пепи и повели во двор. И заперли за собою ворота.
С крыльца спустилась пожилая женщина. Худая и грустная. Ровная и скорбная. В черной льняной накидке. Она была одета бедно. Но она была горда. Невольно внушала к себе уважение. Такая не старая еще, но много пережившая.
– Усер, – сказала она заике, – что вы делали на улице?
– У-у-у… – загудел заика.
– Понимаю: уговаривали.
– У-у-у… – продолжал заика.
– Помолчи, Усер. Я поняла! Но зачем это надо было на улице? На виду у всех?! Кто это с вами разговаривал?
– Какой… какой-то гос-гос-господин.
Долговязый пояснил:
– Должно быть, азиат. Притом богатый.
– Нет, я не понимаю вас, Ани, – продолжала женщина. Она повернулась к двум другим, помоложе, которые стояли за ее спиною. – Неужели ссору надо выносить на улицу?
Женщины отрицательно покачали головами.
– Не надо, – согласился Ани (который долговязый).
– Так почему же вас понесло за ворота?
– Это Пепи удрал от нас…
Пепи стоял посредине небольшого дворика, в окружении близких. Он присмирел. Перестал плакать.
Пожилая женщина – ее звали Та-Неферт – продолжала взывать к благоразумию:
– Пепи вовсе не маленький. Если ему надо выплакаться, подобно женщине, – пусть он это делает дома. А вам, – она обвела укоризненным взглядом остальных мужчин, – вам не следовало заводить на улице ненужные разговоры. Да еще неизвестно с кем!
Усер пытался оправдаться:
– Я и А-а-а-а-ни… И Ма-а-а-а-ниатон…
Мааниатон – тот самый, квадратный, крестьянского вида – перебил его:
– Дорогая Та-Неферт, твой младший сын вел себя очень странно…
– Не надо было пить, – сказала Та-Неферт. Те – две женщины – дружно кивнули.
– А мы и не пили…
– От вас несет винным духом, как из лавки.
– Верно, – сказал Усер, – мы немножко выпили.
– Вы потеряли голову! Посмотрите вокруг: в какое мы живем время?
Мужчины дружно молчали.
– Ну, в какое мы живем время? Нас никто из посторонних не слышит – говорите же смело!
– В проклятое живем время, – промычал Ани.
– Это сказано мягко! – заметил Мааниатон.
– Ну вот, это вы понимаете! – Та-Неферт вздохнула. – И Пепи обязан понимать!
Пепи молча посапывал.
– Человек в наше время ценится не дороже сырого кирпича…
– Это верно…
– Сдохла кошка. Ей почет! Ее богатые хозяева волокут к парасхиту. Ее мумию торжественно хоронят. А нас? Кто похоронит нас?
Та-Неферт говорила тихо. Неторопливо. Вразумительно. И немного жестоко. Без жалости. К себе. И всем остальным, кто находился во дворе.
Пепи, казалось, осознал свой проступок. Казалось, про себя сетовал на свою неумеренность и горячность. А может быть, давал в душе обет в том, что впредь будет благоразумнее?..
Мужчины чувствовали свою вину. Это было заметно. Они пытались оправдываться перед матерью Усера и Пепи. Ани – зять Та-Неферт, муж одной из женщин, что помоложе. Он тоже понимал, что свалял дурака. Зачем надо было пить вместе с неразумным Пепи? А теперь поди и расхлебывай неминучую неприятность!.. Ведь донесут же властям!
– Неприятности не миновать, – предрекала Та-Неферт. – В наше время ее даже искать не надо! Она сама тебя отыщет! На каждом шагу – фараоновы глаза и уши. Семеры жестоки. Князья наши не знают пощады. А тут еще какой-то иноземец! Ну зачем тебе надо было оголяться перед чужеземцем! Скажи, зачем?
Это она обращалась к Пепи. Вдруг в нем проснулась прежняя озлобленность:
– Я плюю на вашего фараона! На его дворец! На весь род его! Мне
