Франция отказалась эволюционировать, решила застыть в неподвижности и прекратить участие в развитии мира; отныне мы не только туристы в собственной стране, мы – актеры, изображающие туристов;

французы единодушно согласились играть роль французов – к величайшей радости иностранных туристов.

Возможно, это в самом деле так, но разве это такая уж катастрофа? Из разговора с Марком Латюйером я узнал, что большинство его моделей с легкостью, а то и с удовольствием приняли предложение позировать для съемки, играя роль себя самих в профессиональном (или даже семейном) контексте и предварительно нацепив маски, тогда как хорошо известно, что люди в массе своей ненавидят фотографироваться и позировать фотографу – для них сущая пытка. Я сам терпеть не могу фотографироваться; я – наихудшая в мире модель; я не понимаю, чего от меня хочет фотограф, и не желаю этого понимать, и через пять минут у меня уже ощущение, что фотосессия длится несколько часов. При этом я отдаю себе отчет в том, что достаточно легко согласился бы надеть маску и сыграть роль самого себя. Полагаю, что в проекте Марка Латюйера я был бы представлен как “Большой Писатель”, сидящий в “Кафе де Флор” над чашкой кофе с сигаретой “Житан” в руке. Я действительно сделал бы это, и даже не без удовольствия (правда, здесь присутствует некоторый анахронизм: теперь нельзя курить ни во “Флоре”, ни где бы то ни было еще, и я не уверен даже, что сигареты “Житан” имеются в свободной продаже, так что фотографироваться надо было раньше).

Обычный фотограф просит вас быть собой, что невыносимо трудно (дело осложняется тем, что фотограф пытается ухватить вашу сущность – как будто объектив на это способен), тогда как Марк Латюйер просит вас сыграть роль самого себя; иногда это забавно, иногда – мучительно, в общем, все зависит от ситуации. Разумеется, выбирая роль, надо быть осторожным (потому что, входя в роль, в конце концов становишься изображаемым персонажем), но в жизни так или иначе приходится делать этот выбор; что касается фотографии, то она упорно, бесстыдно подталкивает вас к необходимости быть собой, выставить на всеобщее обозрение свою сущность. И все это в конечном итоге ради получения дурацкой картинки.

Я никогда не понимал, как можно вообразить себе “счастливого Сизифа”. Сизиф представляется мне очевидно несчастным, потому что он производит бессмысленные, повторяющиеся и мучительные действия; с другой стороны, тот, кто производит бессмысленные, повторяющиеся и приятные действия, с той же очевидностью представляется мне счастливым. Чтобы понять, что я имею в виду, достаточно сравнить Сизифа, катящего свой камень, с болонкой, играющей на лестнице с мячиком. Похоже, что у Камю были туманные и довольно причудливые понятия о человеческом достоинстве.

Нет, когда я думаю о фотографиях Марка Латюйера, мне на ум приходит не “литература абсурда”, а скорее те странные научно-фантастические рассказы, герои которых, попав во временную петлю, вынуждены без конца повторять одни и те же действия (точных примеров привести не могу: я так отчетливо помню эти рассказы, что наверняка сам их только что выдумал). В любом случае действие в них разворачивается в хорошую погоду, под неподвижным и всегда голубым небом. Гроза, тучи – это драма, тогда как трагедия, как и абсолютное счастье, требует неизменно стойкой лазури.

Беседа с Мареном де Вири и Валери Тораньян[85]

– Когда мы договаривались об этом интервью, вы выразили желание затронуть тему разрушения картезианского cogito (“Я мыслю, следовательно, существую”) в вашем романе “Покорность”. Почему?

– В общем и целом я доволен тем, как французские медиа встретили эту книгу. Из всего, что о ней писали, я выделил бы две статьи. Первая принадлежит перу Нелли Каприэлян, называется “Я приду плюнуть на ваш мир” (напечатана в журнале Les Inrockuptibles) и верно передает основной мотив “Покорности”. Автор справедливо замечает, что речь в романе идет не столько об исламе, сколько, как и в других моих книгах, о бешеной атаке против современного Запада. Вторая, озаглавленная “«Покорность»: литература как сопротивление”, написана Агатой Новак-Лешевалье и опубликована в Libération; она как раз и поднимает тему картезианского cogito. Автор высказывает интересную идею: герой романа (Франсуа) в определенный момент начинает рассуждать: “Меня не существует. С какой стати я должен мыслить?” Проблема формулы Декарта заключается в этом “я существую”. Действительно, противоположностью концепта “Я мыслю, следовательно, существую” является концепт “Я не существую, следовательно, не мыслю”.

На композицию “Покорности”, при всей ее простоте, обратили мало внимания. Я постепенно отбираю у своего героя всё, оставляя его голым и босым: его подругу Мириам, его родителей, работу, которая, несмотря ни на что, приносила ему некоторое удовлетворение и давала какое-никакое подобие социальной жизни, отрезаю путь к вере – с неудачей в Рокамадуре, и, наконец, я отнимаю у него Гюисманса (я давно заметил, что если слишком много писать о каком‐нибудь авторе, как мой герой о Гюисмансе, то рано или поздно теряешь способность его читать). Если лишить человека всего, продолжает ли он существовать? Декарт со своим странным оптимизмом наверняка ответил бы утвердительно. Я не совсем согласен с этим: быть значит быть в отношениях с кем‐то. Я не верю в одинокого свободного индивидуума. Таким образом я минимизирую своего героя, свожу его бытие к небытию. В результате с чего бы ему обладать свободой мышления? Почему бы ему просто не принять то, что ему предлагают?

– Следует ли понимать, что единственным объяснением его обращения в ислам стали подавленность и одиночество?

– С исчезновением всех резонов продолжать жить остаются практические трудности и кожное заболевание. К тому же Редигеру удается убедить его, что Бог есть, что Бог его покарает, отняв последнее здоровье. В этих обстоятельствах для сопротивления требуется подлинный героизм. Во многих моих книгах звучит мотив отсутствия реального существования, но только в “Покорности” я подробно описываю постепенный переход к этому несуществованию.

– Что это означает – “не существовать”? Не иметь претензий к окружающим, не иметь дома, жилья, внутренней жизни и даже жизни как таковой, не иметь представления о том, что делать, что строить, не быть в состоянии перехода от чего‐то к чему‐то, не иметь никакого влияния на мир?

– “Не иметь влияния на мир” – хорошо сказано. Мир ничего не может вам дать, а вы ничего не можете дать миру.

– Герой романа – профессор Сорбонны. Связано ли его “несуществование” с профессиональной средой?

– Это в принципе типичное явление, но в случае человека, принадлежащего к элите, оно