Чичерин с ранних лет участвовал в социал-демократическом движении, но членство в партии ему оформили только с 1918 года. Это определяло его положение внутри партийной элиты, гордившейся большим дореволюционным стажем подпольной партийной работы. Год вступления в партию был куда важнее стажа работы, образования и профессиональной пригодности. Только в 1925 году Чичерина избрали членом ЦК.

«Сам я был политически настолько бессилен, — писал Чичерин, — что мое выступление в политбюро в пользу какого-нибудь мнения бывало, скорее, основанием для обратного решения («нереволюционно»). Не понимаю: если мне не доверяли, почему не хотели меня использовать на другой работе? Теперь уже поздно, я точно игрушка, сломанная неосторожным ребенком…»

Чичерин стал часто болеть. Лечился за границей. В ноябре 1926 года он уехал из России и вернулся в конце июня 1927 года. Его заменял Литвинов.

Весной 1928 года в Шахтинском районе Донбасса были арестованы 50 советских и пять немецких инженеров и техников. Всех обвинили в саботаже и диверсиях.

««Шахтинское дело» началось с сообщения о том, что «на Северном Кавказе, в Шахтинском районе Донбасса органами ОГПУ при прямом содействии рабочих раскрыта контрреволюционная организация, поставившая себе целью дезорганизацию и разрушение каменноугольной промышленности этого района».

Смысл процесса состоял в том, чтобы показать: повсюду действуют вредители: бывшие капиталисты, дворяне, белые офицеры, старые специалисты… Они же агенты империалистических разведок и поддерживают связи с иностранными посольствами…

Четверо из пяти немцев работали в крупной фирме Allgemeine Elektricitats-Gesellschaft. Ее руководитель Феликс Дейч был сторонником экономического сотрудничества с Россией. Он сразу же заявил немецкому послу Ранцау в Москве, что разорвет контракт, если его инженеров не освободят. Ранцау обратился к Чичерину.

Граф Брокдорф-Ранцау, бывший министр иностранных дел, вручил свои верительные грамоты в Москве еще 6 ноября 1922 года. Он был сторонником тесного сотрудничества России и Германии, которые должны вместе противостоять победителям в Первой мировой. Немецкий посол, как и Чичерин, был холостяком, не интересовался женщинами, любил работать по ночам. Они часто встречались с Чичериным за полночь и вели на французском языке беседы о литературе и философии.

Когда в Советском Союзе началось печально знаменитое «Шахтинское дело» Максим Литвинов находился в Берлине. Он отправил шифротелеграмму Сталину и Чичерину:

«Опубликование в газетах об арестах в СССР немецких инженеров вызвало здесь всеобщее возбуждение. Повсюду в публичных местах идут разговоры об этом. Не говорю уже о сильном озлоблении в промышленных кругах. Предвижу тягчайшие последствия для наших отношений не только с Германией, но и с американским промышленным миром. Предлагаю немедленно образовать авторитетнейшую комиссию для самого срочного рассмотрения вопроса о виновности арестованных немцев, с правом комиссии допрашивать как самих арестованных немцев, так и давших против них показания русских.

Во всех действиях комиссии гарантировать в непосредственных допросах обязательное участие представителя Наркоминдела».

Доводы Чичерина и Литвинова, которые доказывали политбюро, что суд над немцами, приглашенными работать в Советскую Россию, невероятно повредит стране, возымели действие.

10 мая 1928 года политбюро решило:

«Разрешить немецкому послу Ранцау свидание с обвиняемыми по “Шахтинскому делу”…

Поручить тт. Молотову, Чичерину и Крыленко еще раз пересмотреть публикуемый акт в сторону максимального сокращения тех мест, которые касаются деятельности иностранных посольств».

Двоих немцев почти сразу освободили, трое предстали перед судом. Процесс по делу «вредительской организации буржуазных специалистов в Шахтинском районе Донбасса» проходил в Доме Союзов. Верховный суд вынес приговор: 11 обвиняемых приговорили к смертной казни, остальных к различным срокам тюремного заключения.

Иностранцам повезло больше. Старания Чичерина и Литвинова не пропали даром. Двоих немцев оправдали, третьему дали год, но вскоре освободили. Посол Брокдорф-Ранцау находился в зале суда. После процесса он вернулся в Германию, где умер 8 сентября 1928 года от рака горла.

Чичерин чувствовал себя по-прежнему очень плохо, да и отношения с Литвиновым отравляли ему жизнь. Георгий Васильевич заговорил о том, что его надо либо освободить от наркомата, либо вновь отправить лечиться. Он написал письмо члену политбюро и наркому по военным и морским делам Клименту Ворошилову, с которым пытался поддерживать неплохие отношения:

«Уважаемый товарищ, приближается момент, когда мы с Вами расстанемся, ибо мои отношения с Литвиновым дошли до белого каления, между тем Политбюро им дорожит, и мне остается только просить о назначении меня на маленькую работу в провинции, лишь бы уйти от Литвинова. С Караханом я вполне сработался (он моя единственная опора во враждебном стане Коллегии НКИД), у нас все сообща, его деятельность есть моя деятельность, и литвиновское бешеное вранье против Карахана имеет целью бить меня. Не могу больше. Если этот тип Вам нравится, держите его, но отпустите меня куда угодно — в Сибирь, в Соловки — лишь бы уйти от Литвинова.

С коммунистическим приветом, лично Вам весьма симпатизирующий Георгий Чичерин».

В письме Молотову Чичерин предложил назначить наркомом авторитетного в партии человека:

«Положение будет нормальным и здоровым лишьтогда, когда во главе внешней политики будет лицо из внутреннего круга руководящих товарищей. Вы сами, Вячеслав Михайлович, весьма регулярно после почти каждого моего разговора на крупные темы с послами упрекали меня в слабости: наши представления в этом отношении, очевидно, далеко расходятся. Тов. Ворошилов говорил на заседании политбюро, что я больше защищаю интересы других правительств, и упрекал меня моим происхождением — это ясно доказывает невозможность продолжения моей работы. Тов. Рудзутак писал мне, что от моих писаний веет глупостью: такой человек, очевидно, даже номинально не может быть во главе НКИД…»

Но в политбюро не спешили отпускать Чичерина. 11 августа 1928 года политбюро постановило предоставить Чичерину трехмесячный отпуск для лечения за границей и запретило — по просьбе врачей — заниматься делами во время лечения. Покидая Москву, Чичерин написал откровенное письмо Молотову, разослав копии всем членам политбюро. Он с обидой напомнил, как его жестоко критиковали, упрекали, что он «плохо соблюдает интересы СССР, «больше защищает интересы других правительств, проявляет слабость».

Сталин доказывал Георгию Васильевичу, что он «должен остаться наркомом, если только будет работать даже два часа». Чичерину приятно было читать эти строчки, но он чувствовал себя очень плохо и понимал, что к работе не вернется. Но еще продолжал давать московским товарищам советы.

1 марта 1929 года Чичерин отправил Сталину большое послание о ситуации в Соединенных Штатах, где приступил к исполнению обязанностей новый президент Герберт Гувер. Тот самый, который в феврале 1919 года создал Американскую администрацию помощи (АРА), которая заботилась о пострадавших в Первую мировую войну, а после Гражданской войны спасала от голода и российских граждан.