Она держала в руках программку, чтобы показать мужу.

Он встретил их неожиданно холодно.

– Какой спектакль мы посмотрели! – пропела мать,кинувшись к зеркалу.

– А это что? – спросил якобы Марусин папа.

– Это? Мои новые наряды. Тебе не нравится?

Маруся прошла в свою комнату и закрыла дверь. Посиделасекунду на диване, тихонько подошла к двери и стала прислушиваться.

– Ах, твои новые наряды? И прическа?

– Почему ты такой злой?

– А какой я должен быть? Ты для кого это все нацепила?

– Ну, конечно, для тебя.

– Да? А почему тогда я это увидел последним?

– Ну…

– И ты вообще меня спросила? Мне, может, стараяприческа нравилась! А не эта! Эту для кого ты сделала? Для него?

– Ну, что ты… Прости меня. Тебе правда старая большенравилась?

Судя по материному голосу, она плакала. Маруся сидела наполу, на корточках, прижав ухо к двери.

– Больше.

– Ну, хочешь, я вот так сделаю! А? Вот так лучше?

– Лучше, как было! И без этого вот всего.

– Да мне самой это ничего не надо, ты что? Я же простотак…

– А не надо просто так…

– Ты что, ревнуешь?

– Вот еще! К кому? К этому… твоему жирному олигарху?

– Ха-ха! Ревнуешь! Ревнуешь!

– Перестань! Не ревную я! Хочешь опять разрядиться,как… пожалуйста!

– Ревнуешь, ревнуешь!

Мать уже хохотала.

– Ну, ладно. Не ревную. Просто неприятно.

– А знаешь, почему ревнуешь?

Маруся неожиданно для себя заметила, что улыбается.

– Потому что любишь!

Маруся думала о том, что она тоже когда-нибудь влюбится. Ужепо-настоящему. И выйдет замуж. И пусть ее муж тоже ее ревнует. А она будет воттак вот его дразнить.

Она встала и толкнула дверь.

Они все еще были в коридоре.

– Пап, – сказала Маруся, – хорошо, что ты непошел на спектакль. Нечего там было делать.

Ангелина Петровна смотрела на экран телевизора и думалатолько об этом: «Это – сон». Этого не может быть, потому что не может бытьникогда.

Ее родной кабинет в четвертом корпусе ведомственной больницытерял очертания и вообще всякий смысл.

С экрана телевизора на нее смотрело улыбающееся, такоезнакомое, почти родное лицо ее доброго приятеля Вовчика. Любимого партнераАркаши по теннису.

Только то, что о нем говорили, с трудом укладывалось вголове.

Он застрелился.

Он, такой живой, такой сильный.

Он, которому всегда все удавалось.

Которому жизнь никогда не устанавливала свои законы, потомучто он жил по своим собственным. И по ним же жили окружающие его люди.

Он, который обладал всеми составляющими стабильности игармонии – семья, деньги, социальный статус.

Он оказался обычным маньяком-шизофреником.

Восемь лет назад он похитил маленькую девочку, и все этовремя держал ее взаперти, подвергая сексуальному насилию.

На экране мелькали картинки подвала с узким зарешетчатымокошком, низкий дом, оснащенный всеми самыми передовыми охранными системами,плюшевый мишка с оторванным носом и грязным розовым ухом.

А эта девочка была ее, Ангелины Петровны, пациентка.

Именно эту девочку они держали у себя и тщательно готовилиее выход в свет, используя все самые современные пиар-технологии: желтаяпресса, глянцевые издания, телевидение и, наконец, книга, а по ее мотивамполнометражный художественный фильм. Итог: новая звезда со всеми вытекающимидля ее продюсеров последствиями: реклама мировых брендов, сцена или, на худойконец, карьера эстрадной певицы.

Но это уже было ни ее, Ангелины Петровны, дело.

Ее задача была предельно проста – диагностироватьпсихическое расстройство пациентки. Что, учитывая ее биографию, сделать былосовсем не сложно.

Дав тем самым необходимое время лицам, заинтересованным вОлиной судьбе. Вернее, ее карьере. А это практически одно и то же.

И все было бы нормально.

Даже эта путаница с девочками, произошедшая по виненерадивого водителя…

Все бы утряслось и стало на свои места…

Вот только этот портрет, не сходящий с экрановтелевизора, – лицо Вовчика.

Они разговаривали, смеялись, обменивались впечатлениями. Онидружили.

Так какой же она профессионал, если не смогла рассмотреть внем – а они же были! Не могли не быть! – признаки психически больногочеловека.

Его вспыльчивость. Его властность. Или даже эта страстьжениться на молоденьких моделях. Его склонность к виски по вечерам – конечно жеэто компенсаторная стратегия. А этот обязательный теннис, страх потерятьфизическую форму – типичная дисмарфофобия вкупе с геронтофобией – боязньюстарения. А эта его работа двадцать четыре часа в сутки, хотя он давно уже могсебе позволить уйти на заслуженную и очень обеспеченную пенсию, – яркийпример пениафобии: страха обнищания.

Как же могла она этого всего не замечать в нем? И считатьего нормальным, с типичными для современного члена общества недостаткамичеловеком?

Надо позвонить его бедной жене. Она, естественно, нуждаетсяв помощи.

Ангелина Петровна вспомнила их малазийскую домработницу,которую она вылечила за три дня. А оказывается, не она была самая сумасшедшая вих доме.

Позвонил Аркаша.

– Ты не звонила мне уже два часа, – сказал онобиженно.

– Ты видел телевизор?

– Ты про Вовчика? Мне никогда не нравились твои друзья.Хотя, честно говоря, я не мог в себя прийти несколько минут.

– Тебе не нравились мои друзья? Что-то я раньше этогоне замечала!

– Бот как? Ты просто была ненаблюдательна.

– А мне так не кажется. Особенно если вспомнить твоибесконечные просьбы достать тебе приглашения на светские рауты!..

– Как ты это называешь? Светскими раутами? А я этоназываю сборищем снобов и психопатов.

– Интересно, к кому же ты относишь меня: к снобу или кпсихопату?

– Перестань. Я не хочу ссориться. У меня и так плохоенастроение. Я был в салоне, мне сказали, что я начал лысеть. Ты будешь любитьменя лысым?