В такие ночи, как та, когда смерть околачивалась рядом, пребывая во всех своих таинственных формах, я думала о младенце, всего восемнадцати месяцев отроду, который лежал под могильным холмиком из камней на острове Хардскрэббл. Я редко думала об этой девочке, но в ту ночь она занимала мои мысли.

* * *

— Он убил их? — спрашивает Морган.

— Нет, мистер Ниеми рассказывал нам, что видел, как они переплывали залив Уолкер несколько дней спустя. Только тогда твой дедушка немного успокоился. Он постоянно заботился о нашей безопасности, что одновременно волновало и раздражало меня, часто проверял, все ли с нами в порядке, наблюдал, как мы с Эмили возвращаемся на «Душистом горошке», когда мы брали лодку, чтобы сплавать к другим островам порыбачить, насобирать ягод или расставить охотничьи ловушки. Я удивилась, когда в начале декабря он сел на «Красную лисицу», идущую в Порт-Артур.

— Вы не поехали? Вы все равно остались зимовать на острове?

— Нам некуда было ехать. А если бы и было куда, не знаю, согласилась бы мама покинуть остров. И мы справлялись, хотя стало намного тише без папиных вечерних чтений газет вслух, без его глубокого голоса, когда он подпевал радио, и без раскатов его сердечного смеха. После него в моей жизни осталась пустота, большая, чем само озеро. На Рождество я срубила елку и украсила ее бантами из пряжи и гирляндами из попкорна. Мы испекли сладкий хлеб с медом и слушали концерты, которые передавали по радио. Когда в конце февраля озеро как следует замерзло, мы ходили в снегоступах в Сильвер Айлет, чтобы забрать припасы, которые нам передали Ричардсоны. Тогда я снова увидела Арни. Мы редко виделись после происшествия на кладбище. Он учился на юриста в университете в Кингстоне. Мы зашли к нему в гости на чашку какао, но чувствовали себя неловко, у нас теперь не получалось общаться непринужденно, как в детстве.

— И вы так и не узнали, кто похоронен на Хардскрэббл?

— Нет. Папы не стало, Чарли был на войне. А от матери я ничего не могла добиться. Однажды зимней непогожей ночью, когда ветер завывал, как стая волков, и мы, удобно устроившись, занимались шитьем, я собралась с духом и спросила ее об этом. Она сказала на это: «Некоторым могилам лучше оставаться неизвестными».

— Вы надеялись узнать об этом из дневников вашего отца.

Я полагаю, что надеялась. Я знаю, что был ребенок, дитя с моим именем и датой моего рождения, умерший и похороненный. Это не я, хотя иногда я чувствую себя призраком, летящим по жизни рядом с Эмили. Мы были одним целым. Элизабет и Эмили. Эмили и Элизабет. Существование этого деревянного креста и каменного холмика не могло ничего изменить. И только теперь эта могила снова начала меня преследовать, когда я не чувствую под боком тепла сестры, когда я учусь быть просто Элизабет.

— Теперь это мало что значит, — говорю я.

— Действительно? — спрашивает девушка. Снова тоска в ее голосе. Она пытается казаться безразличной, но голос ее выдает. — Вы не думали, что, зная свое прошлое, вы могли бы по-другому взглянуть на свое настоящее? И на будущее тоже?

Она говорит уже не обо мне.

— Твоему дедушке было очень тяжело оставаться в стороне от нас.

Элизабет

Я вышла в снегоступах в ясный день в начале марта, чтобы проверить ловушки. Надо было пополнить запас мяса, и я расставила по острову веревочные силки вдоль троп, где часто ходят олени карибу. Солнце уже начинало пригревать, но воздух еще был ужасно холодным, поэтому я часто останавливалась, двигая руками, чтобы согреть пальцы. Соседние острова Троубридж и Пие, и, конечно, Спящий Великан казались фиолетовыми курганами на горизонте, за пестрым, сине-белым пространством озера.

Сначала я подумала, что это лось. Черный силуэт двигался между Порфири и островками возле Сильвер Айлет. Но что-то было не так. Лось шел бы по оленьей тропе и воспользовался бы образовавшимися зимой мостами между островами, чтобы, перейдя по ним, попасть на новые места кормежки. И эта черная фигура шла не их прыгающим длинным шагом. Я вернулась на маяк и указала матери на приближающуюся фигуру. Она что-то буркнула и поставила чайник на плиту. Я поднялась на башню и наблюдала за фигурой с этой выгодной позиции. Через какое-то время я смогла разглядеть человека в снегоступах, который тащил за собой сани. К тому времени, как огненно-оранжевый шар солнца исчез в заливе Тандер-Бей, твой дед уже снимал свои снегоступы на Порфири.

Мать растопила печь в доме помощника смотрителя. Проводя остаток дня на маяке, я не заметила дыма, тянущегося из его дымохода. Но в гостиной было тепло, а на печи булькал котелок с бобовым супом. Она знала.

Дэвид привез с собой примирительный подарок для меня — книги. Я уже столько раз успела перечитать стоявшие у нас на полках, что могла пересказывать отрывки наизусть. Мне было тяжело не показать, как я ему благодарна. Но я справилась. Я приняла их и небрежно положила на полочку возле папиного стола, скрыв свое волнение за вежливым «спасибо». Я не собиралась доставлять ему удовольствие, позволяя знать, что в течение нескольких последующих ночей я буду жечь драгоценный керосин в лампе, жадно впитывая каждое милое, волшебное слово.

У него был подарок и для Эмили — небольшие прямоугольнички акварельной краски, набор кисточек из конского волоса и бумага. Он терпеливо показывал ей, как смешивать сухие пигменты для создания новых оттенков, к которым он потом добавлял воду и наносил полученную краску на бумагу. А потом он отступил от стола и стал наблюдать за волшебством, когда Эмили сама взяла кисть и бумага под ее рукой начала оживать, а цвета — петь и танцевать. Это были ее первые настоящие картины.

За это я была ему благодарна. Я сказала ему об этом, когда он, покинув нашу теплую гостиную, собирался отправиться сквозь темноту к своему дому, где печь потрескивала, разгоняя холод ночи. Он остановился и посмотрел на небо, ожившее от зеленого полярного сияния, и снова сказал мне:

— У нее действительно талант.

— Я знаю.

После этого я вернулась в дом и закрыла дверь, оставив его стоять в чернильной ночи.

Тогда вечера были слишком холодные для игры на скрипке. Думаю, в своем продуваемом ветрами каркасном доме он вряд ли мог заниматься чем-то, кроме того, чтобы сидеть под кучей одеял перед печкой, прижав ноги к решетке, за которой пылал огонь, тепло которого распространялось только на небольшое расстояние. Но он начал играть в те вечера, которые проводил у нас, и с течением времени это случалось все чаще. Он играл для Эмили. И когда он начинал притопывать ногой, пока его смычок танцевал по струнам, Эмили хлопала в такт мелодии. Я не могла сдержать улыбки. А Дэвид не мог этого не заметить.

И мне становилось интересно, не играл ли он и для меня.

* * *

В июне вода в озере еще холодная, но воздух уже прогревается, поглощая жар солнца. В июне туманы случаются чаще, чем в любом другом месяце. Я выполняла ежедневный ритуал полировки линзы. Каждую ночь маяк мерцал белым светом, пронизывая тьму, которая простиралась во всех направлениях. И хотя целью маяка было оповещать проходящие корабли о нашем местонахождении, он также непреднамеренно привлекал множество летающих насекомых. Некоторые из них были размером с мою руку, и они трепетали над гипнотической приманкой светящихся стекол. Эмили вдохновлял их вид — одни еще цеплялись за стекло, другие умирали на уступах и обшивке галереи. Она поднималась со мной, неся карандаши и бумагу, в то время как я — ведро и тряпку, и садилась рисовать, пока я занималась мытьем. Сверху был виден остров Ройал, низкий серый мыс под более темными серыми облаками, и пароход на западе, проходящий мимо мыса Тандер, держа курс через залив Блэк в сторону нисходящего судоходного канала. Я отметила его положение, намереваясь следить за продвижением судна и записать его название и время прохода в журнале, когда оно достигнет нужной точки.