Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Смотри…
Дженни поднялась, пошатываясь. По лицу ее бежала струйка крови из разбитого носа. Она небрежно смахнула кровь, рассмеялась в лицо подбежавшим девушкам – те отшатнулись, и упрямо полезла на брус.
– Она так четвертый раз падает, – пояснила Ольга.
– Зачем?!
– Даже думать боюсь. – Ольга зябко передернула плечами. – Что должно случиться с человеком, чтобы он вот так себя мучил…
– Интересно, о чем она думает?
– Сейчас, скорее всего, ни о чем. Просто выполняет на автомате все, что умеет. А умеет, я тебе скажу, она много.
Дженни опять упала – она начала уставать. Поднялась, отпихнула плачущую Мириам и пошла вперед, не разбирая дороги.
– Отстаньте вы от меня. – Дженни с трудом вскарабкалась на брус. – Я вас не звала.
– Хватит… мы отменим бойкот! – выкрикнула Мириам. – Не надо больше…
– Вот глупая. – Дженни устало легла животом на брус. – Неужели вы думали, что я это делаю, чтобы вы со мной начали говорить?!
– Но… – Мириам захлопала красивыми загнутыми ресницами – черными, пушистыми.
– Слушай, роза востока, просто оставь меня, – попросила Дженни. – Вы все – просто представьте, что меня нет. Зачем вы сюда сбежались? Дайте отдохнуть, а?
Она закрыла глаза. Девушки постояли еще немного, а затем в полном молчании разошлись. Дженни осталась одна.
– Как же хорошо, – выдохнула она. Боль от разбитых коленей и локтей, отбитые бока и ушибы по всему телу. Пару раз она чуть не выбила себе зубы, один раз чуть не сломала нос. И кажется, одно ребро все-таки треснуло. И все же она очень давно не чувствовала себя так хорошо.
– Хорошо! – Она перевернулась и выкрикнула в потолок: – Я живая! Слышишь, Фреймус, я живая!
– Живая, кто же сомневается. Только больная на всю голову, – иронически отозвались из темного угла.
Дженни скосила глаза:
– А… это ты, фиолетовые перышки?
– Ну, у меня хотя бы есть прическа. – Йоханна сидела на мате. – Что ты вытворяешь?
Дженни не отвечала.
– Помолчи, – согласилась Йоханна, – ты так умнее выглядишь. У тебя это не в первый раз, да?
Дженни не хотелось отвечать, но она почувствовала, что за вопросом Йоханны скрывалось нечто важное:
– В смысле?
– Не в первый раз счеты с жизнью хочешь свести? Вены резала, таблетки глотала, верно? Вон у тебя шрам на запястье, скажешь, не от бритвы? Только ты на публику работаешь. На самом деле ты хочешь, чтобы только на тебя все и смотрели, только о тебе и думали, так ведь?
Дженни повернула голову, сфокусировалась на Йоханне. Разговор свернул в неожиданное русло.
– Неужели?
– Да! – Йоханна вскочила. – Только об этом и мечтаешь с самого детства. Потому что ничего из себя не представляешь! Поэтому и сбегаешь из дому, режешь вены, устраиваешь погромы! Только и думаешь, как бы обратить на себя внимание, как бы доказать всем, что ты что-то значишь!
– Я тебя не понимаю, – сказала Дженни. – Ты про свои проблемы мне рассказываешь…
– Не притворяйся! – закричала Йоханна, и Дженни поняла, что задела ее. – Не смей делать вид, что тебя это не касается. Ты никто, Дженни Далфин. Я все про тебя знаю!
– Все? – Дженни медленно села. – Откуда?
– Все. – Йоханна скрестила руки. – Про твою жизнь в Англии. И про опекуна. Он тебя бил, Дженни? А может, что похуже? Поэтому ты сбежала?
– Опекуна?!
– Я читала твое досье. У него такая немецкая фамилия… Хампельман!
Йоханна не поняла, что произошло. Дженни неожиданно оказалась рядом.
– Рассказывай, – тихо велела она, и Йоханна со страхом поняла, что не может ослушаться.
Когда Анни Бергсен прибежала с аптечкой, в спортзале никого не было. Она поглядела на следы крови на мате и спортивных снарядах и, полная самых дурных предчувствий, пошла обратно. Однако Дженни не было в комнате. Не было ее на мансарде, в комнатах второго этажа, в комнатах первого. Не было ее в гостиной и в холле. Она не пряталась ни в одном из туалетов. Она не таилась в подсобках и шкафчиках. Вся одежда и обувь тоже была на месте. Более того, свежих следов на снегу не было ни под окнами первого этажа, ни на крыльце. Дженни Далфин бесследно испарилась. После получасовых поисков, поставив весь приют на уши, Анни окончательно уверилась в пропаже. Она отпустила всех девочек и воспитателей и почти на ощупь вернулась к кабинету.
«Какой ужас. – Сердце Анни колотилось, в висках стучало и гремело. – Какой ужас. Если она на улице, то погибнет… Минус пятнадцать и такая метель».
Психолог открыла ключом дверь, включила свет. На подоконнике, сдвинув в сторону шторы, болтала ногами сгинувшая Дженни Далфин – вся в синяках, с разбитыми губами и распухшим носом. А в руках ее шелестела листами синяя пластиковая папка.
– Как хорошо, что вы свет включили, Анни, – сказала девушка. – А то от фонарей никакого толку. Да вы заходите, я как раз хотела поговорить…
– Ты… как сюда попала? Боже мой, в каком ты виде!
– Вы заходите, заходите! – Девушка чуть нахмурилась, и дверь захлопнулась за спиной Анни, ощутимо стукнув ее по спине. Та ошеломленно обернулась.
«Сквозняк? Такой сильный? Что происходит?!»
– Мисс Анни, вы в дверях не стойте… – ласково попросила Дженни. Психолог подчинилась. Села на гостевой стул, положила аптечку на пол, затем поставила на колени, потом снова спустила на пол и завертела головой, ища ей место.
– Да оставьте вы ее! – раздраженно распорядилась Дженни, и Анни опять подчинилась – бросила аптечку и покорно сложила руки на коленях.
«Господи, в каком она виде…»
– Анни, это полицейское досье? Его привезли со мной?
Только сейчас Анни Бергсен обратила внимание на синюю папку.
– Откуда она у тебя?! Я же запирала кабинет. – Психолог в растерянности огляделась.
– Анни, папка…
– Это закрытая информация! Тебе нельзя ее читать! Отдай.
– Возьмите.
Анни вырвала папку, подскочила к сейфу, торопливо набрала шифр, запихнула папку внутрь и захлопнула дверцу.
Прижалась к сейфу спиной, выдохнула.
– Анни… с вами уже связался мой опекун?
Анни вздохнула, сделала паузу. Взяла стул, села рядом с девушкой:
– Дженни. У тебя есть проблема. Ты понимаешь?
– Очень хорошо, – сказала Дженни. – Если сюда едет Хампельман, то вы даже не представляете, какая у меня проблема.
– Если твой опекун плохо с тобой обращался, ты можешь об этом рассказать. Просто скажи, и тебя никто ему не отдаст. Мы обратимся в полицию, и его арестуют.