— Не должен… Когда в меня холостыми из автомата лупанули, так я так искусно кувыркнулся, что едва шею себе не свернул, — пожаловался Ивашов, потирая ушибленное место. — И бойцы тоже не оплошали, улеглись, как заправские покойники.

Со времени их последней встречи, когда они выходили из окружения, Егор Ивашов заметно посуровел. Юношеская непосредственность пропала, о ней напоминала лишь располагающая улыбка. Чувствовалось, что за прошедшие годы он многое повидал, много чего пережил, за плечами была серьезная боевая биография, какая выпадает не на всякую судьбу. Даже внешне он значительно изменился: лицо сделалось суше, глаза стали строже, смотрели прямо и твердо, взгляд — подмечающий каждую мелочь.

— Горилка? Это дело… Можно по стаканчику за встречу опрокинуть… Игнатенко, где ты там? Или горилки не хочешь? Да не топчись у порога, что-то ты совсем скромный стал, я тебя даже не узнаю, совсем на хохла не похож! Если будешь так скромничать, бандеровцы тебя вмиг раскусят.

— А я завсегда компанию составлю, — охотно отозвался старший лейтенант Игнатенко, присаживаясь напротив. Посмотрев на хозяина, бережно разливающего самогон, строго спросил: — Первач?

— А то как же! — широко заулыбался старик, обнажив белесые беззубые десны. — Так по мозгам шибанет, что память потерять можно.

— Вот этого нам не нужно, — серьезно ответил Романцев. — А вот за воскрешение можно и выпить по стаканчику. Ну… с возвращением! — поднял он стакан. Выпил единым махом, крепко зажмурившись. Едва не на ощупь отыскав малосольный огурец, закусил, уничтожая сивушный терпкий привкус.

— И долго нам еще плутать? — спросил Боян, в очередной раз споткнувшись о корягу. — Так ведь и лоб можно расшибить.

— А для чего ты его бережешь? Для пули, что ли? — услышал он недружелюбный ответ.

В ответ раздался сдержанный смех.

— Думаешь, смешно? — растер бандеровец ушибленное колено.

— Ладно, недолго еще, — заверил старший. — Может, еще с час. Дорога все-таки не близкая. Выйдем скоро на поляну, а там за ней хата будет, вот в ней и поговорим. А чего ты все принюхиваешься? Хочешь узнать по запаху, где мы бродим? А ты чудной, однако.

— Чую, холодом потянуло, как будто бы от реки.

— Верно, так оно и есть. Приходилось бывать в этих местах?

— Я повсюду бывал.

Проплутали еще около часа — то поднимались на косогор, а то вдруг неожиданно спускались к самой болотине; уходили к реке, от которой тянуло свежестью, снова шли полем, — затем затявкала вдали собака, ее лай становился все громче, и вскоре старший произнес:

— Вот и пришли… Открывай дверь.

Бандеровца ввели в хату. Боевито и громко застучали по полу кованые сапоги.

— Снимите с него повязку, — распорядился старший.

Полотенце развязали. Бандеровец, прищурившись на свет керосиновой лампы, с опаской осматривался по сторонам. Свет неприятно резал глаза. В хате сидели четыре человека и с интересом его разглядывали.

— Прямо какое-то представление. И что я тут делаю?

— Садись… Давай рассказывай, — потребовал старший, когда бандеровец сел на табурет.

— Что вы хотите услышать?

Взгляд кряжистого был неприязненный, недоверчивый. Бояну не нравились ни хата, ни находившиеся в ней люди. Раздражал исходящий от них запах, какой бывает только на одежде людей, длительное время пребывавших в блиндаже, — сырой, прелый и одновременно горьковатый, с привкусом запаха немытого человеческого тела.

— Правду… Для начала ответь, когда ты начал работать на москалей!

— А вы, я вижу, и впрямь сдурели, — проговорил спокойно связник. — Слышали о Куреке?

— И что с того? — едко спросил старший. — При чем здесь Курека? Речь о тебе идет.

— Так я и есть Курека.

— Вот даже как… Чем можешь доказать? — усомнился кряжистый.

Сняв правый сапог, Боян вытащил из него стельку, сунул руку внутрь и достал небольшой клочок бумаги, свернутый вчетверо.

— Надеюсь, ты грамотный. Документ особой важности от краевого командира. Здесь написано, что меня нельзя задерживать! Пропускать всюду! Каждый, кто своевольно задержит носителя документа, будет подвергнут серьезному разбирательству. Вплоть до расстрела! Я и так потерял из-за вас несколько часов!

Старший группы, внимательно посмотрев на задержанного, развернул помятую бумагу. Прочитав написанное, снова аккуратно свернул.

— Курека — человек заслуженный, у волостного старшины на особом счету… Ты мог эту бумагу забрать у него… Уже мертвого. Из какой ты сотни?

— А это важно? — усмехнулся Боян. Держался он уверенно, можно сказать, даже дерзко.

— Ты говоришь, что связной, а я — следователь… И моя обязанность проверять таких, как ты.

— Хорошо… Год назад я состоял в сотне Кошеля. А где нахожусь сейчас, сказать не могу.

— С Кошелем мы старые приятели, когда увидишь его, передай ему привет. Помню, девка с ним была такая видная, Анфисой ее звали. Фигуристая баба!

— Привет не передам, — буркнул связной. — Его еще в прошлом месяце убили. А бабы с ним никакой не было. Ты меня проверяешь, что ли?

— Ишь ты, — довольно проговорил кряжистый, возвращая документы. — Значит, ты — связной войскового атамана? Он что, все еще за Балкой живет?

Боян взял документ, положил его в нагрудный карман.

— Вот только на Балке он никогда не бывал. Если больше вопросов нет, тогда я пошел. Времени у меня нет, чтобы здесь с вами лясы по-пустому точить.

— Можешь идти, — разрешил кряжистый, — тебя здесь никто не держит. Степан, проводи нашего гостя до дороги. Глаза не забудь завязать покрепче.

Один из присутствующих взял со спинки стула полотенце и крепко завязал глаза Куреке.

— Вперед! — распахнул он дверь.

Капитан Романцев, спрятавшись за кусты сирени, не без улыбки наблюдал за тем, как связного целый час водят по кругу. Стоявший рядом Игнатенко, напротив, был сосредоточен и хмур. Несколько раз, укрепляя «легенду», Бояна заставляли обходить воображаемые ямы, а когда тот изрядно натер сапоги, с головы сняли повязку и указали направление к дороге.

— Иди прямо на одинокую сосну, а оттуда спуск прямо к дороге, через небольшой лесок.

— Разберусь…

Боян не торопился уходить. Терпеливо подождал, когда сопровождающие скроются в чаще, а потом уверенно зашагал в противоположную сторону.

— Идем за ним, — повернувшись к Игнатенко, сказал Романцев.

Осторожно, стараясь не наступить на сухие ветки, зашагали за связником.

Тимофей шел на значительном отдалении: впереди мелькала только размазанная в ночи тень, порой терявшаяся в чернеющихся сгустках облаков. Потом силуэт вновь появлялся, выглядя почти черным на фоне бледнеющего горизонта.