Дикий всплыл ниже по течению. Он стукнулся о торчащую из воды корягу, перевернулся, как полено, течение неожиданно сильное после омута толкнуло его к отмели, так он там и остался. Лежал.

Тварь его убила. Как, не знаю, но убила.

Остальные твари не обратили на это никакого внимания, продолжали свою работу — забрасывали дичар в машину. Без злобы, в общем-то, с равнодушием, устало. Дикие не влезали, внутренности машины были уже заполнены, в люке виднелись грязные спины, через край высовывались руки и ноги, каждый вброшенный внутрь дикий падал на других диких. И тогда твари стали их заталкивать. Заталкивать и втрамбовывать. С крыши машины были извлечены приспособления, похожие на гигантские ложки, две твари устроились по сторонам от люка и принялись этими ложками трамбовать вонючек.

Дикие визжали. Но уже не так громко, уже придавленно. Я вдруг представил: сейчас твари надавят посильнее, и из-под днища машины потечет розовый сок. Мне стало страшно.

И одиноко. Я был один. Единственный человек на целой планете. И против меня все. Звери, дикие, теперь еще эти твари. Все против меня. А за меня никто. Даже Волка нет, ушел. А новый Волк еще маленький, его надо еще вырастить…

Я вспомнил про Волка. Нельзя ему долго лежать связанным, лапы могут и онеметь, начнется омертвение. А если начнется омертвение, придется Волка утопить, ну, чтобы не мучился. Искать еще одного Волка не хотелось, да и где его теперь найдешь, твари всех животных в лесу перепугали. Так что Волка надо беречь. И надо уходить. А потом уже думать, что делать дальше.

Я еще раз взглянул на противоположный берег. Чтобы запомнить и убедиться — не снится мне все это, нет, не снится, на самом деле все так — подводная страшная жаба, водяные, этой жабе прислуживающие, несчастные глупые дикие, которых жабе скармливают…

Губу себе прикусил. И не проснулся. Все было тут, в каких-то метрах от меня, я бы мог дострелить до всего этого из арбалета.

За спиной затрещало, я резко обернулся и увидел, как разом зашевелились кусты, как еще не успевшие опасть листья посыпались. Я мгновенно прыгнул в сторону, сжался, втиснулся между двумя кочками и распустил маскировочную косынку.

Секунду спустя через куст шиповника перешагнула тварь, и я увидел ее вблизи.

Она была огромна. Мне показалось, что под три метра, не знаю, со страху это вышло или на самом деле. Высокая, широкоплечая, сутулая, лапы чуть ли не до земли, из-за плеч поднимается горб. Вся шишковатая и корявая, голова серая, гладкая и страшная, черные круглые глаза, вместо рта длинный и толстый хобот. Тварь тащила за собой диких. На веревке. Как баранов. Не знаю сколько, не успел сосчитать. Многих. Успел заметить рыжего. Того самого. Он тащился последним. Хромал здорово, ножка болела. Но вообще живой. Глазищи такие злобные.

Опять. Опять этот рыжий. Будто мы связаны как-то с ним. Какой-то ниткой невидимой, сказочной…

Дикие были уже совсем никакие. Еле ноги передвигали. Приглядевшись, я обнаружил, что это не веревка совсем, а что-то вроде троса с петлями. А в каждой петле шея дикого. Шеи уже до крови стерты.

Тварь остановилась, тряханула своим хоботом, огляделась. Я вжался в кочки посильнее, не в кочки уже, а в землю. Тварь меня не заметила. Она шагнула к березе и прикрепила к ней трос, а сама принялась спускаться к реке.

Дикие упали на землю. Они ничего не делали, просто сидели, а некоторые лежали. Даже рыжий, упрямая тварь, тоже лежал.

Я поднялся. Опять зачем-то. Мог бы скрыться, но поднялся, выбрался на свет.

Дикие увидели меня. Шарахнулись, трос натянулся, они попадали. А оно и понятно — меня тут надо страшиться, меня, а не каких-то там водяных, не каких-то там болотных! Я тут главный!

Рыжий вот, сволочь хромоногая, не шарахнулся. Оскалился. Зубов у него совсем не осталось, видимо, выбили. Ненавидел меня.

— Тихо, вонючки, — прошептал я. — Тихо.

Подошел к березе, к которой тварь прицепила трос. Трос был зацеплен на обычный карабин, даже без замка всякого, дикие, если бы они не были такими безмозглыми и тупоголовыми, могли сами вполне этот карабин отстегнуть. Но ума у них не хватило, конечно. Дичары.

Я отстегнул карабин и сбросил трос.

— Бегите, — махнул я рукой на диких. — Вон пошли, вонючки!

Первым очухался, конечно, рыжий. Прыгнул диким прыжком в кусты, исчез мгновенно, растворился в кустах, собака, даже нога не помешала. Остальные сидели, как пни, глазами своими бессмысленными ворочали.

— Пошли вон! — Я схватил подручную палку и огрел ближайшего дикого.

Тот очнулся и поковылял прочь. И остальные тоже зашевелились. Лишь одна дикая смотрела на меня, дергала себя почему-то за ухо, указывала на меня пальцем, дура косматая.

— Беги отсюда! — шикнул я на нее. — Бегом!

А она все теребила свое грязное ухо и все тыкала в мою сторону, даже промычала чего-то. С берега опять послышался мерзкий звук — тварь переговаривалась со своими приятелями. Но и это не подхлестнуло дикую, она все пялилась и пялилась, мне стало неловко, и я тоже потрогал себя за ухо. За то, которое было оборвано неизвестным зверем в моем глубоком-преглубоком детстве, когда Хромой меня еще не нашел.

Из кустов выскочил какой-то дикий, схватил свою дикую чуть ли не в охапку и уволок.

Я не стал дожидаться твари, дернул через кусты, рябина хлестнула меня переспевшими красными ягодами, вскарабкался по крутому склону оврага и припустил в сторону от реки.

Очень скоро за спиной у меня заревели. Так уже свирепо.

Я с удовлетворением отметил, что тварь заметила пропажу. Недовольствуется. Злится, дубина ходячая, бесится, щука подводная. Так ей и надо, так в поганый хобот, в дыхало, в глаза черные…

— Так вот тебе, экзема, — сказал я и побежал быстрее.

Вряд ли эти твари могли так быстро бегать, но на всякий случай я пробежал почти час. Остановился. Посреди леса. Вспомнил про Волка.

Снял рюкзак, присел на мох. Достал из рюкзака корзинку. Волк был еще жив. Злобно крутил глазками. Это хорошо. Что злобно вращает, значит, сильный. Я растянул веревочку, и Волк тут же попытался цапануть меня за руку. И попробовал встать. Лапки не держали. Я немножечко его пожулькал, за живот потрепал, за руки… то есть за лапы. И за передние, и за задние.

Хорошо бы еще его высечь немножко, ничего так не улучшает кровообращение, как хорошая порка, бывало, раньше я лежу на чердаке, читаю про особенности какого-то там курортного грязелечения, а тут Хромой как вспрыгнет! Поймает меня и как давай ремнем кожаным хлестать! Не со зла, а так, в профилактических целях. Лекарств у нас сейчас никаких нет, все сто лет назад просрочились, только мед да малина, а хорошая порка она здоровью ой как способствует, я по себе знаю. Мучает тебя, допустим, насморк или простуда какая, а после порки как новенький. Жить хочется. Конечно, немного неприятно, но полезно. Хромой рассказывал, что это в старой медицине первым средством было — детей пороть по субботам — экзекуция называется, красивое слово. Вон Алекс У порол Красного каждый день почти! И Хромого тоже пороли, и я буду пороть… этого, Ягуара. Знать бы только, когда она, эта суббота… Ну это не смертельная проблема.